Наши за границей

— Потерпи, Глаша… Уповай на Бога… Куда-нибудь додемъ.

Черезъ минуту подъемная машина остановилась, и швейцаръ распахнулъ дверцу и сказалъ: «прошу, мадамъ»

— Тьфу ты, чтобъ вамъ сдохнуть съ вашей проклятой машиной! — плевался Николай Ивановичъ, выходя на площадку лстницы и выводя жену. — Сильно перепугалась?.

— Ужасти!.. Руки, ноги трясутся. Я думала, и не вдь куда насъ тащатъ. Мсто чужое, незнакомое, вокругъ все нмцы… Думаю, вотъ-вотъ въ темнот за горло схватятъ.

— Мадамъ, здсь отель первый рангъ, — вставилъ замчаніе швейцаръ, какъ-бы обидвшись.

— Плевать я хотла на вашъ рангъ! Вы прежде спросите, желаютъ-ли люди въ вашей чортовой люльк качаться. Вамъ только-бы деньги съ прожающихъ за ваши фокусы сорвать. Не плати имъ, Николай Иванычъ, за эту анаемскую клтку, ни чего не плати…

— Мадамъ, мы за подъемную машину ничего беремъ.

— А не берете, такъ съ васъ нужно брать безпокойство и испугъ. А вдругъ со мной сдлались-бы нервы, и я упала-бы въ обморокъ?

— Пардонъ, мадамъ… Мы не хотли…

— Намъ, братъ, изъ вашего пардона не шубу шить, — огрызнулся Николай Ивановичъ. — Успокойся, Глаша, успокойся.

— Все-ли еще у меня цло? Здсь-ли брошка-то брилліантовая? — ощупывала Глафира Семеновна брошку.

— Да что вы, мадамъ… Кром меня и вашъ супругъ, никого въ подъемной каретъ не было, — конфузился швейцаръ, повелъ супруговъ по корридору и отворилъ номеръ.

— Вотъ… Изъ вашихъ оконъ будетъ самый лучшій видъ на Паризерплацъ.

— Цны-то архаровскія, — сказалъ Николай Ивановичъ, заглядывая въ комнату, которую швейцаръ освтилъ газовымъ рожкомъ. — Войдемъ, Глаша.

Глафира Семеновна медлила входить.

— А вдругъ и эта комната потемнетъ и куда-нибудь подниматься начнетъ? — сказала она. — Я, Николай Иванычъ, ршительно больше не могу этого переносить. Со мной сейчасъ-же нервы сдлаются и тогда смотрите, вамъ-же будетъ хуже.

— Да нтъ-же, нтъ. Это ужъ обыкновенная комната.

— Кто ихъ знаетъ! Въ ихъ нмецкой земл все наоборотъ. Безъ машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? — спрашивала она швейцара.

— О, нтъ, мадамъ! Это самый обыкновенный комната.

Глафира Семеновна робко переступила порогъ.

— О, Господи! Только-бы переночевать, да вонъ скорй изъ этой земли! — бормотала она.

— Ну, такъ и быть, останемся здсь, — сказалъ Николай Ивановичъ, садясь въ кресло. — Велите принести наши вещи. А какъ васъ звать? — обратился онъ съ швейцару.

— Францъ.

— Ну, херъ Францъ, такъ ужъ вы такъ при насъ и будете съ вашимъ русскимъ языкомъ. Три полтины общалъ дать на чай за выручку нашихъ вещей на желзной дорог, а ежели при насъ сегодня вечеромъ состоять будете и завтра насъ въ какой слдуетъ настоящій вагонъ посадите, чтобы намъ, не перепутавшись, въ Парижъ хать, шесть полтинъ дамъ. Согласенъ?

— Съ удовольствіемъ, ваше превосходительство. Теперь не прикажете-ли что-нибудь изъ буфета.

— Чайку прежде всего.

— Даже русскій самоваръ можемъ дать.

Швейцаръ позвонилъ, вызвалъ кельнера и сказалъ ему что-то по-нмецки.

— Глаша! Слышишь! Даже русскій самоваръ подадутъ, — сказалъ Николай Ивановичъ жен, которая сидла насупившись. — Да что ты, дурочка, не бойся. Вдь ужъ эта комната неподвижна. Никуда насъ въ ней не потянутъ.

— Пожалуйста, за нмцевъ не ручайся. Озорники для прозжающихъ. Ужъ ежели здсь заставляютъ по телеграммамъ обдать, то чего-же теб?..

— Ахъ, да… Поужинать-то все-таки сегодня горячимъ будетъ можно?

— О, да… У насъ лучшій кухня.

— И никакой телеграммы посылать сюда надо? — спросила швейцара Глафира Семеновна.

Швейцаръ посмотрлъ на нее удивленно и отвчалъ:

— Зачмъ телеграмма? Никакой телеграмма.

XIV

Посл того, какъ швейцаръ удалился, кельнеръ подалъ чай и тотъ русскій самоваръ, которымъ похвастался швейцаръ. Глафира Семеновна хоть и была еще все въ тревог отъ испуга на подъемной машин, но при вид самовара тотчасъ-же расхохоталась.

— Смотри, смотри… И это они называютъ русскій самоваръ! Ни трубы, ни поддувала, — обратилась она къ мужу. — Какое-то большое мельхіоровое яйцо съ краномъ, а внизу спиртовая лампа — вотъ и все.

— Брось ужъ. Не видишь разв, что здсь люди безъ понятія къ русской жизни, — отвчалъ презрительно Николай Ивановичъ. — Нмцы, хоть ты колъ имъ на голов теши, такъ ничего не подлаешь. Ну, я пока буду умываться, а ты разливай чай. Напьемся чайку и слегка булочками закусимъ, а ужь на ночь поужинаемъ вплотную.

— Геензи, кельнеръ… ничего больше. Нихтсъ, — кивнула Глафира Семеновна кельнеру.

Напившись чаю, Николай Ивановичъ опять позвонилъ швейцара.

— Ну, херъ Францъ, надо намъ будетъ немножко Берлинъ посмотрть. Веди, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Нтъ, нтъ… Ни за что я никуда не пойду! — воскликнула Глафира Семеновна. — Еще опять въ какую-нибудь машину въ род подъемной попадешь и перепугаешься.

— Да что ты, глупая! Херъ Францъ теперь предупредитъ, коли ежели что.

— Да, да, мадамъ. Будьте покойны. Больше ничего не случится, — отвчалъ швейцаръ.

— Пойдемъ, Глаша, — упрашивалъ жену Николай Ивановичъ.

— Ну, хорошо. Только ужъ спускаться я ни за что не буду на вашей подъемной машин.

— Вы гд это, херъ Францъ, русской-то образованности обучались, въ какой-такой академіи наукъ? — задалъ Николай Ивановичъ вопросъ швейцару.

— Я, мосье, въ Варшаву одинъ большой готель управлялъ, тамъ и научился.

— А самъ-то вы нмецъ?

— Я больше полякъ, чмъ нмецъ.

— О, не жидъ-ли?

— Что вы, ваше превосходительство! Я полякъ, но родился въ Кенигсбергъ…

— Въ Кенигсберг? Ну, проку не будетъ! — воскликнула Глафира Семеновна. — Я умирать буду, такъ и то этотъ городъ вспомню. Въ этомъ город намъ обдать не дали и потребовали какую-то телеграмму, въ этомъ город мы перепутались и попали вмсто берлинскаго позда въ какой-то гамбургскій поздъ, и пріхали туда, куда совсмъ не слдуетъ.

— Да вдь гамбургскій поздъ тотъ-же, что и берлинскій поздъ. Отъ Кенигсбергъ оба поздъ идутъ до Диршау…

— Диршау? Охъ, про этотъ городъ и не говорите. Этотъ городъ просто ужасный городъ! — воскликнулъ въ свою очередь Николай Ивановичъ. — Тамъ живутъ просто какіе-то разбойники. Они обманнымъ образомъ заманили насъ туда, сказавъ, что это Берлинъ, и продержали цлую ночь въ гостинниц, чтобы содрать за постой.