Наши за границей

— Глаша! Вотъ Францъ хочетъ какое-то мсто показать, гд поютъ и играютъ. Тамъ-бы и поужинали, и пива выпили.

— Опять съ змей? Нтъ, ужъ благодарю покорно.

— Никакой тамъ зми нтъ. Тамъ поютъ и играютъ. Тамъ шансонетенъ и оперштюке… Тамъ танцы… Тамъ хорошій кухня и можно хорошій ужинъ получить, — продолжалъ швейцаръ.

— Чтобы зми насться? Давеча живую преподнесли, a теперь хотите жареную… Спасибо!

— Уговорите ее, монсье, вашу супругу… Мсто очень веселое… Красивыя женщины есть, — шепнулъ швейцаръ.

— Нтъ, ужъ теперь закусила удила, такъ ее не только уговорить, a и въ ступ не утолочь, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Веди домой и заказывай ужинъ для насъ.

Черезъ четверть часа они были дома. Глафира Семеновна съ сердцемъ сбросила съ себя ватерпруфъ, шляпку, сла въ уголъ и надулась. Николай Ивановичъ взглянулъ на нее и покачалъ головой. Швейцаръ подалъ ему карту кушаній и отошелъ къ сторон. Николай Ивановичъ повертлъ ее въ рукахъ и сказалъ:

— Я, братъ, по-нмецки ежели написано, то гляжу въ книгу и вижу фигу, такъ ужъ лучше ты заказывай. Глаша! Ты чего-бы хотла пость? — обратился онъ къ жен.

— Ничего. У меня голова болитъ.

— Нельзя-же, милый другъ, не вши. Завтра рано утромъ подемъ въ Парижъ, такъ ужъ не успемъ до отправленія пость. Въ которомъ часу, Францъ, идетъ поздъ въ Парижъ?

— Въ восемь часовъ утра. Вамъ придется на Кельнъ хать и тамъ будетъ пересадка въ другіе вагоны. Въ Кельнъ прідете вечеромъ и только въ Кельн можете покушать, a до Кельна поздъ нигд не останавливается больше двухъ-трехъ минутъ.

— Ну, вотъ видишь, Глаша; стало быть, теб необходимо поклевать съ вечера, — уговаривалъ Николай Ивановичъ жену. — Скажи, чего ты хочешь — вотъ Францъ и закажетъ.

— Спасибо. Не желаю змй сть по его заказу.

— Ахъ, мадамъ, мадамъ! И какъ это вы эту змю забыть не можете! — началъ швейцаръ. — Разв я хотлъ сдлать вамъ непріятное? Я не хотлъ. A что змя, такъ это акваріумъ. Акваріумъ не можетъ быть безъ крокодилъ и змя, рыбы и амфибіенъ.

— Врете вы, можетъ. У насъ въ Петербург есть Акваріумъ безъ крокодила и безъ зми. Даже и рыбы-то нтъ. Плаваетъ какой-то карась съ обгрызаннымъ хвостомъ, да дв корюшки — вотъ и все.

— Ну, это не настоящій акваріумъ.

— Врете. Самый настоящій. Вашъ-же нмецъ тамъ оркестромъ дирижируетъ.

— Пошь что-нибудь. Полно козыриться-то, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Да вдь гадостью какой-нибудь нмецкой кормятъ. Вотъ ежели-бы щи были.

— Есть щи, Францъ?

— Нтъ, щей здсь не бываетъ. Щи — это то въ Россіи.,

— Ну, тогда нельзя-ли дутый пирогъ съ рисомъ и съ яйцами и съ подливкой? Здсь я, по крайней мр, буду видть, что я мъ.

— Пирогъ, мадамъ, русскій кушанье. Здсь въ Берлинъ это нельзя.

— Все нельзя, ничего нельзя. Ну, такъ что-же y васъ можно?

— Хочешь, Глаша, сосиски съ кислой капустой? Сосисокъ и я полъ-бы… A ужъ въ Берлин сосиски должно быть хорошія — нмецкая да.

— A почемъ вы знаете, чмъ он здсь начинены? Можетъ быть собачиной.

— Я, мадамъ, могу вамъ сдлать предложеніе маіонезъ изъ рыба.

— Нтъ, нтъ, нтъ. Ничего рубленаго. Вмсто рыбы змю подсунете.

— Опять змю? Нтъ, мадамъ, здсь змя не дятъ.

— Ну, такъ угря подсунете. Та-же змя.

— Она и стерлядь не стъ. Говоритъ, что змя, — сказалъ Николай Ивановичъ и спросилъ швейцара:- Ну, можно хоть селянку-то на сковород сдлать?

— И селянки я сть не стану, — откликнулась жена. — Что они тутъ въ селянку наворотятъ? Почемъ я знаю! Можетъ быть, мышь какую-нибудь. Въ крошеномъ-то незамтно.

— Ну, поросенка заливного подъ сметаннымъ хрномъ. Можно, Францъ?

— Селянка и поросенокъ, монсье, опять русскій кушанье, — далъ отвтъ швейцаръ.

— Тьфу ты пропасть! Опять нельзя! Даже поросенка нельзя! Вдь поросенокъ-то свинина, a вы здсь, нмцы, на свинин и свиныхъ колбасахъ и сосискахъ даже помшались. Прозвище вамъ даже дано — нмецкая колбаса.

— Врно. Я знаю. Я жилъ въ Россіи. Но поросенки здсь не кушаютъ. То-есть кушаютъ, но очень мало.

— Отчего?

— Экономи. Поросенокъ можетъ вырости въ большая свинья. Свинья большая кушаютъ.

— Глаша! Слышишь? Опять экономія! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, нмцы! Слышишь, Францъ, зачмъ вы умираете-то? Вамъ и умирать не надо изъ экономіи. Вдь хоронить-то денегъ стоитъ.

Швейцаръ улыбнулся.

— Можно, по крайней мр, у васъ хоть ветчины съ горошкомъ достать? — спросила, наконецъ, Глафира Семеновна швейцара.

— Это можно, мадамъ. Ветчина съ горохомъ и съ картофель и съ русскій зауэрколь, съ кислая капуста.

— Ну, такъ вотъ ветчины. Ветчины и бульонъ. Бульонъ можно.

— Можно, мадамъ.

— Да вали еще дв порціи телячьихъ котлетъ да бифштексъ, — прибавилъ Николай Ивановичъ. Надюсь, что это можно?

— Можно, можно, но только бараній котлетъ, а не телячій. Телячій нтъ въ карта.

— Тоже экономи? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Экономи, — улыбнулся швейцаръ.

— Ахъ, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыпленкомъ нельзя-ли, кром того, позабавиться?

— Можно, монсье.

— Такъ пару цыплятъ. Да пива, пива побольше. Нельзя-ли въ какой-нибудь большой кувшинъ его налить?

— Можно, можно, — кивалъ головой швейцаръ и спросилъ:- Все?

— Чего-же еще больше? И этого довольно. Или нтъ. Закажи, братъ, мн порцію сосисокъ нмецкихъ. Хоть он, можетъ быть, у васъ и собачиной копченой набиты, а все-таки хочется попробовать… Жена сть не будетъ, а я съмъ. Нельзя быть въ Нметчин и нмецкихъ сосисокъ не попробовать. Вотъ жаль, что у васъ тутъ простой русской водки нтъ.

— Кюмель есть, — отвчалъ швейцаръ.

— Сладость нмецкая. Какая это водка! Ну, да ужъ вели подать, длать нечего.

Ужинъ былъ заказанъ. Черезъ часъ его подали въ номеръ. Николай Ивановичъ былъ голоденъ и принялся его сть такъ, что у него только за ушами трещало, а потомъ навалился на пиво. ла съ большимъ аппетитомъ и Глафира Семеновна.

Часа черезъ два Николай Ивановичъ, изрядно пьяный, лежалъ на постели и бормоталъ:

— Слава Богу, завтра въ Парижъ. Ужасти, какъ надола Нметчина.