Наследие Санторо

— Я оставил тебе целую одну пулю, что ещё нужно профессионалу для счастья? — пожав плечами, оскорбительно возмутился итальянец.

Ад у нас в голове. И свой ад я переживаю, каждый раз закрывая глаза. А открывая, не могу выбраться уже обратно.

Аделина всегда предпочитала выдумку реальности. Но фантазия в отместку за то, что Санторо пренебрегла ею в последнее время, решила сыграть с ней дурную шутку, превратив её сны в нескончаемые кошмары.

Исполинские кроны деревьев тянулись к тревожно-нависшему иссиня-фиолетовому небу. И лишь одна тропа, ведущая вперёд, истоптанная, усеянная разбитыми осколками с кровавыми подтеками, будто кто-то бил зеркало кулаками, или жевал стекло, выплёвывая по стёклышку.

Серая дымка тумана скользила по босым ногам, ни разу не поранившимся за время далёкой прогулки, приведшей к раскрытым настежь воротам. Скромный особняк, где её отравили и сожгли. Откуда её зачем-то вырвали из лап смерти.

Мебель, покрытая теперь не пылью, а копотью. Пепел витал в воздухе, мерцая в пробивающихся алых лучах закатного солнца из-за разбитых окон. Пепел застыл, как и время в комнате. Санторо пробиралась по сожжённому полу, усеянному угольно-чёрной спиралью, ведущей к лежащему по центру телу. Там, где лежало её тело. Но эта фигура была намного меньше, худее, такая миниатюрная словно куколка.

Аделина преклонила колено, отбросив упавшие на лицо девочки чёрные густые пряди, обнажив умиротворённое бледное лицо, испачканное в крови. Кровавые подтеки испачкали сухие пухлые губы, почерневшая корка засохла над выразительной бровью. Смеженные веки дрогнули, обнажая яркие винно-карие глаза, такие тёплые и знакомо пронзительные, что Аделина невольно залюбовалась. Девочка моргала, не двигаясь, такая маленькая и изящная, будто механизм куклы. Но её губы дрогнули в болезненной улыбке.

— Мамочка, ты пришла.

— Что? — прошептала Лина, вздрогнув.

Нет. Это не может быть правдой, но глаза, брови, даже черты лица, всё так и кричала о сходстве с Занзасом. Ребёнок попытался подняться, но рухнул обратно на неестественно вывернутые руки. Все её конечности были изогнуты, будто кости переломали и вывернули на девяносто градусов. Аделина открыла уста, прижав к ним дрожащую руку, подавив болезненный стон. Она заломила пальцы, замотав головой, пока девочка, будто вовсе и не чувствуя боли, тянулась к ней.

— Боже, кто с тобой это сделал? — слёзы капали на бледное детское личико.

Санторо подняла девочку, прижав к себе, и на шатающихся ногах направилась прочь из дома-могилы.

— Они сломали меня всю, когда вытаскивали из тебя. Я не хотела.

Аделина вышла из дома, не в силах опустить взгляд на ребёнка, смотря лишь на единственную тропу, уводящую в чащу леса. Слёзы застилали обзор, а тяжесть на руках всё норовила рухнуть на колени.

— Мамочка, почему ты не спасла меня?

Аделина зажмурила глаза, из груди вырвался болезненный всхлип. И продолжая ронять слёзы, она посмотрела на выгнутое тело ребёнка, что чистым невинным любящим взглядом смотрел только на мать.

— Потому что я не знала о тебе, — в оправдание хрипло прошептала Лина, не отрываясь от лица дочки.

— Почему ты не знала обо мне?

Лина опустила лицо, зарыдав навзрыд. Ей нечего было сказать в оправдание своей глупости. Она едва не споткнулась о камень, но боясь уронить и так искалеченное тело, заставила себя из последних сил сохранить равновесие, тяжело дыша, когда пот и слёзы смешались в один поток, она смотрела лишь в темноту, куда вела дорога. Неизведанность, полная страха, камни под ногами, тернии, поджидающие на каждом углу, трясина, норовящая утащить за собой в омут. Аделина ощущала стекающую по лицу кровь от хлещущих ветвей, но продолжала нести девочку, не мигающим взглядом наблюдающую за ней.

— Мамочка, — вновь окликнула девочка, а когда Лина вновь взглянула на неё, спросила ласковым, но боящимся голосом: — А где папочка?

Лина качала головой, безмолвно моля не спрашивать о том, о чём сама спрашивает себя изо дня.

— Он меня не любит? Почему его здесь нет? Мне страшно.

— Ну что ты такое говоришь, Занзас просто занят, на нём целая Вария.

— Я ему такая не нужна?

— Какая такая? — со страхом спросила Лина, почувствовав, что дороги дальше нет.

— Мёртвая.

Лина нервно рассмеялась, плача сквозь смех. Мёртвая. Девочка не дышала всё это время, холодная и липкая от крови, заляпавшей все руки. Она лишь моргала, смотря на Санторо. А Аделина, наконец, отняв глаза от ребенка, наткнулась на кладбище, с одним лишь единственным надгробием и пустым гробом, установленным в землю.

На тёмном надгробии выгравировано «Алиса Скариани». И вместо даты рождения и смерти — «Нерожденная, но уже мёртвая».

— Нет! — Аделина прижала девочку к себе. Но та застыла в летаргический неподвижности с закрытыми веками и мертвецки-синей бледнотой. Руки ломились от тяжести, скоро они онемеют и уронят свою ношу. Лина пыталась осмотреться, куда можно пристроить тело ребёнка, но внизу под ногами ожидала лишь тьма.

— Нет.

Единственный, ожидающее ложе — пустой гроб.

— Нет, пожалуйста, я не могу положить тебя в гроб.

Но руки немели с каждым вздохом. Аделина валилась с ног, не в силах нести ребёнка, ставшего слишком непосильной ношей. Санторо упала на гроб, упрямо не желая выпускать дочь, но та заваливалась в ложе вечного сна, что будто трясина засасывала внутрь. Громко рыдая, Лина расцепила полностью отказавшие руки. И ребёнок враскорячку остался в гробу, медленно тлея и разлагаясь на глазах. Лина цеплялась за гниющие скрученные руки, пытаясь вытащить дочь. Но время оказалось беспощадным, обратив не рождённый плод в пепел.

Пепел оседал на губах лежащей на земле женщины, держащейся за пустой гроб в чаще леса, усеянной могилками, на чьих надгробиях появлялись именам всех: её отца, тётки, сестёр и брата… Всех, кроме неё самой.

Аделину разбудил собственный истошный вопль. Горло царапали невидимые пробравшиеся внутрь когти, она задыхалась от собственного крика, не в силах остановить его, пока не начал садиться голос. Резко подавшись вперёд, она села, схватившись за голову, сотрясаясь всем телом, беззвучно плача, сил кричать больше не было. Перед глазами всё ещё стояло разлагающееся тело ребёнка.

К ней словно только сейчас пришло осознание всего произошедшего. Совесть решила дать небольшую передышку, чтобы потом окатить ушатом холодной воды.

Аделина замерла, когда тёплые руки скользнули по её ладоням, закрывающим лицо, грубые, немного шершавые, но в то же время успокаивающие. Она боялась отнять руки от лица, ведь вдруг сон продолжается, а крепкие объятья, что заключили её в свой спасительный плен — такая же насмешка подсознания.

Они не проронили ни слова, сидя на полу в неудобных позах: Аделина — сгорбившись, уже не чувствуя собственных затекших ног, и Реборн — крепко прижимающий к себе, нежно гладя по спутавшейся красной гриве.