Необратимость

Потому что, несмотря ни на что… я доверяю ему.

Свою жизнь.

– Хорошо, - хрипло выдавливаю я, отдавая свою судьбу в руки этого незнакомца. Этого дерзкого, блестящего, запутавшегося человека.
– Роджер принесет мне ужин через несколько часов. Я все сделаю. А потом… мы увидимся.

Проходит несколько мгновений.

– Да.

Я поднимаю взгляд на камеру. Только видео, никакого звука. Слава Богу, что так. Мои похитители чувствуют себя неприкасаемыми, они слишком самонадеянны, чтобы заподозрить, что у этой сломленной модели хватит мозгов придумать план побега с неуправляемым соседом по камере.

Когда-нибудь они об этом пожалеют.

Следующие несколько часов я хожу из угла в угол. Я пытаюсь читать, но слова сливаются, превращаясь в неразборчивый бред, и я ничего не понимаю. Еще немного походив, я набираю в легкие побольше воздуха и медленно выдыхаю его. Мы с Айзеком почти не разговариваем. Я слишком взвинчена для болтовни, предвкушение того, что мне предстоит сделать, приводит меня в состояние нервного возбуждения. Здесь нет места промашкам и оплошностям. Все зависит от этого момента.

Я могу это сделать.

– Я слышу, как ты ходишь туда-сюда, - говорит Айзек почти три часа спустя.

Я двигаюсь бесцельными кругами, сжимая руки в кулаки.

– Я нервничаю.

– Я могу отвлечь тебя, если хочешь.

Прикусив губу, я почти улыбаюсь. Я уже хорошо разбираюсь в его способах отвлечься, и предложение заманчивое. Но я слишком взвинчена для этого. Я с трудом вспоминаю, как правильно дышать.

– Извини, но Хлои сейчас нет в офисе.

Тихий смешок доносится до меня.

– Ник, должно быть, сильно ее измотал.

– Пожалуй, соглашусь.

– Ты можешь это сделать, Эверли.

Я останавливаюсь. Прерывистый вздох вырывается из моего горла и наполняет воздух надеждой. Глаза закрываются, я опускаю руки по бокам и сжимаю кулаки, позволяя его словам придать мне сил. Мое тело слабое, но я потратила годы на то, чтобы сохранить остроту ума и сообразительность.

Возможно, все, что мне было нужно, - это чтобы кто-то еще поверил в меня.

Облизав губы, я снова начинаю расхаживать взад и вперед вдоль стены, касаясь кончиками пальцев ее прохладной поверхности.

– Я знаю, как ты можешь отвлечь меня.

– Да?

– Да.

– Как ни странно, я готов к бондажу.
– Для пущего эффекта он гремит своей цепью.

На этот раз я улыбаюсь.

– Я назову песню, а ты скажешь мне что-нибудь, что ассоциируется у тебя с ней.

Цепь Айзека снова звенит, на этот раз тише, и я представляю, как он поворачивается на матрасе лицом к нашей стене.

– Не то, что я имел в виду, но ладно, если это тебя заводит.

– Хорошо.
– Я прочищаю горло, удивленная тем, что он согласился.
– «Bad Moon Rising» группы Credence Clearwater.

– Мой друг. Он женился и обзавелся лодкой. Каждое лето мы отправлялись на озеро и крутили эту группу.

Я улыбаюсь.

– Значит, у тебя все-таки есть друзья.

– Был один, когда-то давно, до того, как жизнь трахнула меня, и ничто больше не имело значения.

Меня пронзает сердечная боль.

Я хочу знать больше, я хочу знать о нем все.

Но это было бы ошибкой, а я уже совершила их слишком много. Даже то, что теперь я знаю его настоящее имя, будет преследовать меня.

– Как ты думаешь, он сейчас ищет тебя?
– спрашиваю я.

– Да, он такой парень.
– Он говорит это почти с сожалением.
– Я бы сделал для него то же самое.

Я обдумываю его ответ, прежде чем вздохнуть и продолжить:

– «Separate Ways» группы Journey.

– Мм. Моя сестра бесконечно крутила этот клип. Она была одержима музыкой восьмидесятых. Сводила меня с ума.

Сара?

Я не настаиваю на развитии этой темы, слишком боясь оборвать момент, как тонкую нить.

– «I Kissed a Girl» Katy Perry.

Он усмехается.

– Нет.

– «Hey, Soul Sister» группы Train.

– У тебя ужасный музыкальный вкус. Дальше.

Раздается смешок.

– «Blackbird» группы The Beatles.

Он замолкает так надолго, что я уже не жду ответа. Когда наконец раздается его голос, он низкий, напряженный, чего не было минуту назад.

– Моя мама пела ее, когда мыла посуду.

На языке вертится двадцать вариантов ответа: от «это мило» до «я люблю эту песню» и «расскажи мне о своей маме». Именно об этом я хочу спросить, но его тон говорит мне этого не делать. Молчание затягивается, и я не знаю, как его прервать.

Затем он добавляет:

– Она заставляла меня чувствовать… ревность.

– Ревность?
– Мне хочется плакать, и я не совсем понимаю, почему.

– Это песня о надежде. Мне всегда казалось, что она вдалбливала мне ее в голову.

– Мне жаль.

– Теперь это не имеет значения.
– Он делает паузу.
– Давай еще одну.

Тихо вздохнув, я поворачиваюсь лицом к разделяющей нас стене и предлагаю ему последнюю песню, крепко прижав к ней руку.

– «The Scientist» группы Coldplay.

Он молчит.

Проходит семь напряженных секунд, которые звучат так же громко, как мое сердце.

Когда он отвечает, я уже успокаиваюсь, низкий гул его голоса звучит странной колыбельной.

Но я слышу его, ясно как день.

– Ты.

И когда через полчаса дверь с грохотом распахивается, я чувствую себя самой смелой на свете.

Это не Роджер.

Почему это не Роджер?

Ужас проникает в меня, высасывая все мужество из моих костей. Я отступаю назад, пока не упираюсь спиной в стену, и трясу головой.

В конце концов, камере транслировала звук?

Неужели мы только что решили свою судьбу?

Они знают?

Медсестра подходит ко мне с непроницаемым выражением лица и достает из переднего кармана иглу. Я смотрю на свою тарелку с холодным нетронутым обедом и понимаю, что уже время ужина. Это Роджер должен был войти в эту дверь и принести мне еду, а не она.

Где он?

Я сглатываю подступившую к горлу кислоту и перевожу оцепеневший взгляд на длинную иглу, поблескивающую в свете ламп над головой. Острая, безжалостная. Она не похожа на мое лекарство.