Необратимость

На мгновение меня охватывает чувство вины, слезы застилают глаза, физическое и эмоциональное потрясение разрушает меня изнутри.

Я никогда не представляла себе жизни без него.

Без Джаспера.

Айзек врывается в мои мысли.

– Как ты обычно чувствуешь себя после процедуры?

Его голос звучит откуда-то издалека, как далекое эхо, доносимое ветром.

– Немного болит. Небольшие спазмы, не сильнее менструальных. Но сейчас… - Я пытаюсь отдышаться, как будто воздуха недостаточно, и ветер уносит и его.
– Боль намного сильнее. Я не могу перестать дрожать. Такое ощущение, что… я умираю.

– Я беспомощно всхлипываю.
– Ты можешь себе представить? Все эти годы я выживала в лапах извращенных серийных убийц, и меня прикончит какая-то дурацкая инфекция.

– Нет.
– Он бьет по стене, причем, похоже, обеими руками.
– К черту это. Этого не будет.

– Ты бы скучал по мне?

Глупый вопрос, совершенно бессмысленный. И все же глупая улыбка появляется на моих губах, когда я смотрю на потолок, наблюдая, как он расплывается и движется, превращаясь в усеянную звездами галактику. Мне кажется, я слышу смех. Детей. Моя мама рядом со мной, убирает мои слипшиеся от пота волосы, кормит меня супом с ложечки.

Скучает ли мама по мне?

Эллисон? Коллеги?

Безликие поклонники и фанаты?

Я представляю, сколько людей отписались от моих аккаунтов в социальных сетях, потому что я больше не актуальна. Меня больше нет. Не знаю, почему, но эта мысль мучительна. Отдается болью в сердце.

Всю свою жизнь я думала, что самое страшное чувство - это когда тебя ненавидят, осуждают, презирают - просто за то, что ты существуешь. Но теперь я знаю, что предпочла бы все это.

Худшее, что есть на свете, - это быть забытым.

Я сворачиваюсь калачиком и поворачиваюсь лицом к стене, ожидая ответа Айзека. Он молчит, и боль только усиливается.

– Тебе не обязательно что-то говорить, - бормочу я, не уверенная, что он вообще меня слышит.
– Не думаю, что от твоего ответа мне станет легче. В ушах у меня раздается тихий гул. Океанские волны.
– Никто меня не ищет. И я не ожидаю, что тебе будет не все равно.

– М-м-м, - бормочет он.
– Звучит так, будто ты сдаешься.

– А почему бы и нет? Мир считает меня мертвой. Я больше не имею значения.

– Да кого, черт возьми, волнует, что думает мир? Они не имеют никакого отношения к тебе. Просто посторонние, - говорит он.
– Твоя ценность не определяется внешней оценкой. Это чушь собачья.

– Ты не должен…

Он бьет ладонью по стене между нами. Сильно.

– Ты все еще имеешь значение.

У меня перехватывает дыхание. Я сжимаю переднюю часть ночной рубашки и закрываю глаза.

– Я просто думаю… я чувствую, что…

– Нет. К черту все, что ты собираешься сказать.
– Еще два удара.
– Ты. Имеешь. Значение.

– Айзек…

– Тебя зовут Эверли Кросс, и ты, черт возьми, имеешь значение. Поверь в это. Признай это. И начни бороться, как ты умеешь это делать.

Мне хочется плакать.

Его тон суров, но от его слов у меня внутри становится мягко и тепло. Возможно, дело в лихорадке, но я думаю, что в нем.

Все мои силы уходят на то, чтобы поднять руку и прижать ладонь к стене.

– Я не считала тебя человеком… способным подбодрить.

Он ворчит.

– По-моему, я достаточно умен, чтобы понимать, что мои шансы на выживание зависят от хмурой соседки.

Вялая улыбка появляется на моих губах.

– Странный способ сказать, что я тебе нравлюсь.

Его тон смягчается, опровергая его слова.

– Я терплю тебя.

– Да… - Мои глаза снова закрываются, инфекция забирает меня.
– Я тоже терплю тебя, Айзек.

Прежде чем я полностью погружаюсь в лихорадочный сон, дверь в мою комнату открывается. Я с трудом открываю глаза и смотрю на огромную фигуру, стоящую передо мной. Две фигуры? Нет… только одна. Мое зрение подводит меня, в глазах двоится.

Я сглатываю наждачную бумагу в горле.

– Роджер?

Он ворчит.

– Завтрак.

– Я… я больна. Ты можешь… - Я зачем-то тянусь к нему, но все, что я делаю, это соскальзываю с матраса. Голова раскалывается, тело болит. Когда я приподнимаюсь, моя рука скользит под подушку в поисках опоры.

И вот тогда я нащупываю его. Я вспоминаю.

Я должна это сделать.

Прямо сейчас.

Роджер идет ко мне с расплывающейся тарелкой, и звук его шагов по плитке смешивается с ощущением проволоки, обвитой пряжей, скользящей в моей ладони. Я обхватываю ее рукой, приподнимаюсь и падаю на кровать.

– Роджер… пожалуйста.
– Я сжимаю браслет, сердце колотится под ребрами.
– Мне нужно лекарство.

Еще одно ворчание пещерного человека.

– Ты выживешь.

– Нет. Это серьезно. Что-то пошло не так… с моей процедурой.

Сомневаясь, Роджер смотрит на меня глазами-бусинками, его лысая голова превращается в две головы, затем снова в одну. Я не могу его прочитать. Его лицо ничего не выражает, но он все еще здесь.

Я поднимаю ослабевшую руку, наш драгоценный план побега зажат в кулаке.

– Ты можешь… помочь мне сесть?
– Он видит, что я не притворяюсь. Мне действительно плохо - я потею, дрожу и обессилена. Моя кожа горячая и покрасневшая, и я могу только представить, как сейчас выгляжу.

– Пожалуйста. Ты мне… нужен.

Невыносимо произносить эти слова, но гнить в этой камере еще хуже.

Айзек молчит.

Он слушает, ждет, безмолвно умоляет как-то передать этот браслет.

Мое сердце колотится от избытка адреналина, напоминая о том, что я все еще жива.

Я все еще здесь.

Я все еще имею значение.

– Роджер… - Потянувшись к нему, я пытаюсь двигаться самостоятельно, но падаю назад с тихим стоном.

– Я не могу. Я хочу есть.

Наконец, к моему огромному облегчению, Роджер подходит. Я замечаю, как он оглядывается через плечо на камеру, прежде чем снова посмотреть на меня. Он ничего не говорит, наклоняется и обхватывает мой торс своими мощными руками, поднимая меня вверх, на колени.

Я цепляюсь за него.