Невидимая Россия

Интересно, догадывается он или нет, что мы работаем организованно, — подумал Павел.

— А как вы думаете, долго в России продержится еще этот строй?

Глаза Михаил Михайловича стали совсем холодными.

— Видишь ли, надежды многих врагов большевиков на то, что, благодаря глупости и неспособности, они долго не продержатся, по-моему, мало обоснована. Я недавно имел случай наблюдать, как они за одну ночь заасфальтировали Арбат. Это было сделано образцово с точки зрения быстроты и организованности. С другой стороны, очень многие склонны преувеличивать эту организованность. Я верю в возможность свержения большевизма извне. Если противник умело нанесет удар по слабым местам системы, то большевизм разлетится, как карточный домик, если противник сам начнет делать глупости, большевики могут оказаться очень серьезным противником.

— А что вы считаете слабыми сторонами?

— Ну, во-первых, конечно, колхозную систему, во-вторых, пренебрежение к специалистам во всех областях государственной жизни. Постоянная слежка и недоверие могут надоесть самым ярым приверженцам.

— А не думаете вы, что если бы удалось создать хорошую подпольную организацию, то были бы шансы свержения большевизма не только извне, но и изнутри?

Михаил Михайлович лег на спину и повернул голову так, что лица его совсем не стало видно.

— Ведь в стране достаточно горючего материала для грандиозного пожара, надо только кому-то во время поджечь.

Водворилось молчание. В тишине Павел ясно слышал дыхание старика.

— Я очень сомневаюсь в возможности создания организации, в которую не сумели бы проникнуть провокаторы или в которой не оказалось бы слабых людей, которые, попав на допрос даже случайно и по другому делу, не выдали бы тайны такой организации. Кроме того, что можно сделать без больших денежных средств и при том бесправном положении, в котором находятся все враги большевизма?

Павел понял, что продолжать дальше разговор неразумно.

— Будем спать?

— Да.

Сухая рука протянулась к лампе и потушила свет.

* * *

— Наталия Михайловна, я хочу поступить вольнонаемным на канал, — Павел вопросительно посмотрел на молодую женщину. В серых глазах блеснула радость, она перестала наливать чай.

— Чудно! По выходным дням будете приезжать в Москву, по крайней мере, будет не так скучно, а то все знакомые разъехались.

— А вы не будете меня презирать за то, что я всё-таки буду работать в системе ГПУ?

— Глупости! Там работает очень много инженеров, никогда нигде не сидевших, и их никто не презирает.

— Я вчера говорил с Михаилом Михайловичем, он тоже думает, что можно. Я ведь временно.

— Поступайте и ни о чем не думайте, — решительно сказала Наталия Михайловна. — В вашем положении особенно капризничать не приходится.

— Итак, — повеселел Павел, — завтра еду в Тулу, прописываюсь у Григорьевой красавицы, родившей четырнадцать человек детей, получаю паспорт и прямо на канал. Это будет обход московского укрепленного района с фланга.

Глава шестая КАНАЛ МОСКВА-ВОЛГА

Строительство канала Москва-Волга раскинулось на сотню с лишним километров от столицы до величайшей реки Европейской России, по дачным местам и пригородам. Рабский труд применялся нагло, почти на глазах у пяти миллионов жителей красной столицы мирового пролетариата и «самого свободного государства в мире». День и ночь работали вручную сотни тысяч заключенных: великоруссы, сибиряки, украинцы, белоруссы, казахи, кавказцы, раскулаченные, урки и шпана. В рваной обуви, в истлевшей грязной одежде, с бледными изможденными лицами катили они тяжелые тачки с землей по доскам. На крутых подъемах стояли специальные рабочие с длинными металлическими крючьями. Каждая тачка подхватывалась с двух сторон этими крючками и взлетала на трудном месте еще быстрее, чем ее вез один рабочий по отлогому скату; это подгоняло, непрерывный конвейер тачек двигался сплошной вереницей. Бесконечные бараки, колючая проволока, дозорные вышки, полицейские собаки. Прекрасная подмосковная природа была обезображена, вольное население не подпускалось к лагерям и трассе канала, везде стояли посты, везде требовали пропуска. По воскресеньям нарядные, разукрашенные флагами пароходы везли москвичей вниз по Москва-реке на отдых в село Коломенское, мимо Прервинского шлюза, где работало несколько тысяч заключенных. Целые этапы вымирали, многие гибли на работе и их вывозили на тачках вместе с землей и грязью. Кое-где работали механизмы, экскаваторы и разные примитивные приспособления, но их было очень мало. Основная работа велась вручную.

Всё строительство делилось на районы, районы — на участки, участки — на объекты. Управление строительства помещалось в середине трассы канала в маленьком старинном городке Дмитрове.

* * *

Павел сошел с дачного поезда и пошел по немощенным уличкам среди уже зазеленевших садов и деревянных домиков к управлению лагеря. Налево от него остался старинный белый собор, сиротливо возвышавшийся на холме, напоминавшем древнее городище. Городок был крошечный. За городом на горе виднелась группа бараков. Свежий бодрящий ветер сильно дул в лицо и быстро гнал по голубому небу белые хлопья облаков. Павел любил такую погоду, она его, обыкновенно, бодрила и радовала, но сейчас он чувствовал себя скверно, несмотря на то, что задуманный план пока удавался. В Туле по письму Григория решительная хозяйка приняла его без радости и гнева, молча достала домовую книгу и пошла прописывать. Получив временную прописку, Павел отправился в милицию. Паспортизация города уже подходила к концу и уже не было громадной очереди, которую так удачно миновал Григорий. Павел предпочел ждать и пройти паспортизацию в общей массе. В очереди слышалось много вздохов, покрякиваний, чувствовалось волнение и нетерпеливое ожидание, но почти не было разговоров. Наконец, заветный стол приблизился; пожилой милиционер в заломленной на затылок фуражке устало писал. Павел посмотрел на часы — было четыре часа, время как раз самое хорошее: на завтра откладывать рано, рабочий день кончается, надо спешить. Внимание в такие моменты притупляется. Павел был уже у стола и смотрел через плечи, как рука писаря бегала по бланкам паспортов.

— Как вы хорошо пишете, — сказал Павел тихо, с восхищением следя за толстыми пальцами милиционера. Удивленно довольная физиономия поднялась от стола. — Наверное вы очень долго учились, — продолжал Павел, чувствуя, что попал в цель.

— Всего четыре класса окончил, — самодовольно ответил милиционер.

Подошла очередь Павла. Господи, помоги, помилуй.

— Почему временная прописка?

— Я недавно приехал.

— Справка с работы?

— Еще не поступил.

Павел, стараясь не дать милиционеру времени на размышление, положил на стол старый вид на жительство и грамоту красного ударника, тоже полученную в концлагере, и под самым низом удостоверение об освобождении.

— Я отбывал срок в лагере, освобожден досрочно.

Павел не совсем врал: зачет рабочих дней сократил срок почти на год, хотя это и не равно досрочному освобождению.

— Вот грамота ударника. Кольцов писал по этому вопросу в «Правде»…

Усталая голова милиционера соображает слабо; направление из лагеря в Тулу, паспорт выдать можно. Толстые пальцы опять неуклюже бегают по бумаге. Павел опять восхищается почерком:

— Это прямо удивительно, графолог сделал бы заключение об уме и твердости характера.

Павел боится переборщить. Нервы натянуты. Только когда чего-нибудь настойчиво, страстно хочешь — это удается. Наконец, роковая графа. Толстые пальцы начали писать, напряжение достигло апогея… «На основании каких документов выдан паспорт». Надпись сделана четким тонким шрифтом. «На основании вида на жительство №…». Господи, может быть, произойдет чудо и он совсем не упомянет о справке об освобождении. Чуда не происходит, справка об освобождении упомянута, совсем так же, как у Григория. Может быть, его сведения о постановлении СНК неверны; может быть, то, что получил Павел, никакой не успех, а такой же волчий паспорт, как у других освобожденных. Павел, опустошенный и измученный, уходит. Завтра постоянная прописка, военный комиссариат, затем в Москву.

Бараки всё приближаются, их вид наводит уныние. Всё, что угодно, предполагал, но то, что после освобождения сам вернусь наниматься в лагерь — не предполагал. Павел достает из бокового кармана конверт, письмо к дальнему родственнику Сергея Ивановича, бывшему гвардейскому офицеру. Тоже отбыл пять лет и тоже сам вернулся в вольнонаемные сотрудники. Конечно, вольнонаемные сотрудники не чекисты, это промежуточный слой между «кадрами» и заключенными, тем не менее это чудовищно. Павел подходит к неогороженным проволокой баракам, где живут вольнонаемные — хорошо хоть нет проволоки и вышек — и ищет барак № 3. Длинный коридор, слева двери в комнаты. На каждую семью одна комната. Павел стучит в легкую дощатую дверь.