Невидимая Россия
Шрифт:
Тягостное молчание прервал Володя.
— Что ты скажешь о Гитлере? — спросил он осторожно.
— Пока я еще не разобрался в этой фигуре, — ответил Павел, вспоминая всё сказанное Николаем и Сергеем Ивановичем, — во всяком случае, это человек, сумевший сломить большевизм в Германии.
— Знаешь, я много думал об этом последнее время, — заговорил Володя немного смущаясь. — Так, как развиваются события до последнего времени, продолжаться не может. Я чувствую на себе, что коммунизм заводит страну в тупик. Ты не можешь представить, как напряженно работают инженеры, техники и рабочие и какой слабый эффект дает их работа: не менее 50 % усилий пропадает даром. Спрашивается, почему? Потому что вся система опирается не на специалистов, а на политруков, крикунов и бездельников. Честный инженер почти не имеет шансов выбиться на крупную
Павел поднял голову и с удивлением глядел на брата; он теперь явственно заметил новое, незнакомое ему раньше выражение в лице Володи.
Вернулась тетя Лида с яичницей и какао. Павел ел и опять неприятное чувство поднималось в его душе. Тетя Лида опять сидела напротив, и опять в ее лице менялось выражение жалости и страха.
— А как ваши дела? — спросил Павел.
— Я работаю в проектном бюро и беру еще работу на дом, — ответил Володя. Новое, поразившее Павла выражение исчезло и заменилось обычной недовольно-скучающей миной. — А мать кормит обедами нескольких знакомых инженеров, — это выгоднее, чем служить.
Павел стал прощаться. Перед уходом у него еще раз мелькнула озорная мысль попросить разрешения остановиться у тетки, но взгляд его опять упал на портрет матери. Лицо Веры Николаевны было строго и спокойно. Не надо требовать от людей большего, чем они могут дать, — подумал Павел.
Сине-серые глаза Наталии Михайловны были полны горя, тонкие, длинные пальцы нервно мяли папиросу…
— Когда вы от него уехали, он уже начал слабеть?
— Да… — Павел вспомнил худое, обросшее реденькой бородкой лицо Алеши и широко раскрытые глаза, — они были другие, чем глаза сестры, но что-то общее роднило их между собой.
— Это ужасно… — Наталия Михайловна достала из сумочки носовой платок и отвернулась. Вошел Михаил Михайлович и вздрогнул при виде Павла. Павел быстро встал и пошел навстречу старику со смешанным чувством радости и неуверенности. Может быть, он считает меня виновником смерти сына?
Михаил Михайлович преодолел горечь и улыбнулся ласковой радушной улыбкой. Павел рассказывал и временами ему казалось, что он не у знакомых, не у друзей, а в самом деле в родной семье.
— Ночевать, конечно, останешься у нас, — сказал Михаил Михайлович.
— Если можно?
— А почему же нельзя? У меня за перегородкой диван и постель — места хватит.
Павел заснул с радостным сознанием того, что он свободен, что у него есть друзья и единомышленники, что его не могут арестовать, потому что он еще не имеет постоянного места жительства, и ГПУ, если бы и захотело, не знало, где его искать.
Глава пятая
В ПОИСКАХ ВЫХОДА
В комнате Леночки дверь была заперта на ключ. Николай, Павел и Григорий сидели вокруг маленького столика и обсуждали положение. Николай еще раз повторил, что, продолжая сочувствовать политической борьбе, решил уйти целиком в катакомбную церковную работу, что подъем антибольшевистских настроений, вызванный коллективизацией, миновал, благоприятный момент упущен, что нарастают новые противоречия, внутри партии идет скрытая борьба, среди населения достаточно недовольных, но, несмотря на это, момент для революционных выступлений, если бы даже была готовая большая организация, неблагоприятен и что поэтому надо уходить в глубокое подполье и заниматься опять подбором и организацией основного кадра для будущей борьбы. Павел и Григорий ничего не могли возразить против такой постановки вопроса. Они сообщили, в свою очередь, что концлагери можно считать массовой базой всякой антикоммунистической работы, что там имеются сотни тысяч людей вполне годных для создания любой организации, но что само создание даже небольших групп наталкивается пока на непреодолимые трудности, что центр, во что бы то ни стало, надо устраивать в Москве и для этого надо, чтобы в столицу пробралось как можно больше членов организации. На этом пункте они остановились и стали
говорить о подробностях плана.Во время паспортизации из столицы в первую очередь высылали ранее судившихся за контрреволюцию, лиц, лишенных избирательных прав, и лиц без определенных занятий. В маленьких подмосковных городках и местечках скопилось много таких горемык; тем не менее, несмотря на все строгости, в городе осталось еще достаточно людей вроде Николая, освобожденных досрочно или по пересмотру дела, и таких, которые отбывали наказание на вольной высылке. В отдельных случаях было трудно понять, почему одно из лиц одной и той же категории высылалось, другое оставлялось в покое. Громадный полицейский механизм, приспособленный к широким массовым мероприятиям, давал постоянные перебои. Одним из способов попасть в непосредственную близость столицы, в роковую стокилометровую зону, была вольнонаемная служба на канале Москва-Волга, куда охотно нанимали бывших заключенных. И Павел и Григорий морщились при одной мысли об этом. Но Григорий рассказал о трудностях, с которыми он столкнулся в Туле, и это заставило Павла совсем впасть в уныние.
— Я советую тебе — добавил Николай, — как Григорию, съездить в Тулу, получить тамошний паспорт, по возможности без всяких отметок, вернуться и устраиваться на канале, потому что паспорта, полученные в Дмитрове, уже повсеместно известны, как неполноценные.
Григорий подробно рассказал Павлу о своей удаче при получении паспорта, он уже успел узнать, что роковым признаком бывшей судимости являются не какие-либо тайные знаки, а просто ссылка на постановление Совета Народных Комиссаров за номером таким-то, заносимая в графу «на основании каких документов выдан паспорт».
— Если тебе удастся, как и мне, избежать этой пометки — твое дело в шляпе. Самое главное, избежать стандартного указания на судимость.
— Ну, хорошо, — сказал Павел. Ему смертельно не хотелось идти работать в учреждение, руководимое ГПУ. — В качестве кого можно устроиться на канале? Ведь это неприемлемо с моральной точки зрения.
Николай полуопустил глаза:
— Я тебя хорошо понимаю, но если вы всерьез хотите заниматься политикой, то в Москву попадать надо, а без канала этого сделать нельзя. Кроме того, много вполне порядочных людей уже работают там: некоторые в канцеляриях, некоторые в отделе снабжения. Я считаю, что это неприятно, но не неприемлемо.
— А как в дальнейшем, можно рассчитывать на устройство в Москве если, прописавшись, уйти с канала и искать работу в городе?
Николай хитро усмехнулся:
— Если с организацией боевого типа дело идет трудом, то с организацией взаимопомощи вопрос обстоит много легче: десятки, а может быть, и сотни тысяч гонимых, так или иначе, связаны друг с другом и друг другу помогают.
В этот вечер, лежа в темноте и слушая, как покашливает Михаил Михайлович, Павел долго не мог заснуть. Наконец, он тихо спросил:
— Михаил Михайлович, вы не спите?
— Нет… — Михаил Михайлович протянул руку к ночному столику и зажег маленькую лампочку. Павел увидел строгие правильные черты, казавшиеся еще более строгими от глубоких теней.
— Михаил Михайлович, я хочу попросить у вас совета…
Как бы ему лучше объяснить, что это я не из шкурных соображений. Ведь об организации говорить неудобно… Павел запнулся.
Михаил Михайлович повернул голову и теперь были освещены глаза, большие, черные, совсем как у Алеши, но, как всегда, задернутые завесой сдержанности. Павел чувствовал и знал, что Михаил Михайлович относится к нему почти, как к сыну, и, вместе с тем, он никогда не мог понять старого аристократа до конца — и это его смущало. Михаил Михайлович смотрел на Павла и молчал, и Павел твердо знал, что он не задаст нетерпеливого вопроса, сколько бы времени ни продолжалось молчание.
— Я сейчас решаю очень важный принципиальный вопрос. Я думаю, что моя жизнь и знания когда-нибудь понадобятся России. Для этого мне надо во что бы то ни стало проникнуть в Москву, потому что только в Москве я смогу найти интеллигентную работу и не деградировать. Одним словом, я бы хотел знать ваше мнение о допустимости поступления вольнонаемным на строительство канала Москва-Волга с тем, чтобы уйти, прописавшись в стокилометровой зоне.
— Наша жизнь во вражеском окружении, — ответил Михаил Михайлович медленно, — вообще полна компромиссов… Я думаю, то, о чем ты говоришь, компромисс допустимый.