Нова и Куинтон. Без сожалений

Из старого стерео рядом с инструментами доносится кантри музыка и в воздухе пахнет сигаретным дымом, потому что все продолжают делать перекуры. Через какое-то время я понимаю, насколько комфортно я себя чувствую, но откровение пугает меня больше, чем успокаивает.

– Так что ты думаешь?
– Уилсон спрашивает, держа лист сайдинга с одного края, а я с другого.

Я орудую пистолетом, прикладывая его к стене.
– О чем? О строительстве дома?

Он кивает, когда я вбиваю гвоздь.
– Да, ты чувствуешь себя воодушевленным?

– Не знаю. Возможно, - двигаю пистолет, чтобы положить еще один гвоздь в сайдинг, но он останавливает меня, хватая за руку.

– Ты хочешь услышать историю семьи, для которой мы строим дом?
– спрашивает он, забирая пистолет у меня.

Я колеблюсь в страхе, что это будет слишком много для меня, чтобы справиться. – Валяй.

Он бросает на меня неодобрительный взгляд, но все равно рассказывает историю.
– Это для вдовы и ее трех дочерей.

Обычно я не спрашиваю о вещах, которые я знаю будут темными, но по какой-то причине слова сами вылетают с моих губ, - Как умер ее муж?
– В тот момент, когда я задаю вопрос, я уверен, что услышу что-то плохое. То, на что он беспокоится, как я отреагирую.

– Пьяный водитель.

– Оу, - это все, что я могу сказать. Хотя я не был пьян, когда той ночью врезался в другую машину, я ехал слишком быстро. Это вызывает что-то внутри меня, и на короткое время я думаю о том, чтобы убежать от этого места и вобрать столько кристаллов в нос, сколько смогу. Может быть, даже ввести их в свои вены, хотя этого хочет только часть меня. Другая никогда больше не хочет возвращаться в это странствующее, бессмысленное место снова.

Но прежде чем я даже успею сделать шаг, Уилсон берет другой лист сайдинга и почти бросает его на меня.
– Вот, давай поменяемся местами, - говорит он, когда я ловлю его, недовольно ворча.
– Я вбиваю гвозди, а ты поддерживаешь сайдинг, - он разминает плечо.
– Моя рука чертовски устала.

В итоге я остаюсь там до тех пор, пока через пару часов не будет поднят весь сайдинг, слушая музыку кантри и вдыхая сигаретный дым. С каждым листом, который идет вверх, я чувствую себя немного легче. Это удивительно, когда я думаю об этом. Потому что в данный момент я не корю себя и не зацикливаюсь на чувстве вины. Но, возможно, это потому, что я делаю что-то хорошее для того, кому это нужно. Возможно, это потому, что я восполняю то, что я натворил. Кто, черт возьми, знает? Но мне это нужно.

После того, как мы заканчиваем, ребята начинают собирать свои инструменты с довольным выражением лица, как будто они чувствуют то же самое. Уилсон объясняет мне, что трое из четырех из них тратят свое время здесь, чтобы получить помощь в постройке своих собственных домов.

– Как ты сюда добрался? Тебя подвезли?
– спрашивает он, после того, как мы упаковали все инструменты и обрезки сайдинга в кузов машины одного из рабочих.

– Нет... у меня нет машины, и мой отец не смог этим утром отвезти меня, - вру насчет последнего, но только потому, что не хочу думать о небольшом утреннем споре с отцом. И я надеюсь, что, когда я вернусь в дом, он будет там, чтобы отвезти меня на терапию.
– Так что я приехал на автобусе.

Он кивает на старый пикап, припаркованный чуть дальше на дороге.
– Давай. Я тебя подвезу.

– Ты не обязан это делать, - говорю я ему, не желая быть обузой.

– Куинтон, прекрати пытаться быть милым и сядь в гребаный пикап, - говорит он шутливым тоном.
– В любом случае, мне нечего делать.

Опять же, я хочу спросить его, есть ли у него семья, но не решаюсь. – Спасибо, - говорю я, залезая на пассажирское сиденье автомобиля и снимая перчатки.

Он забирается на сиденье водителя и закрывает дверь, потом запускает двигатель. Машина ревет, и он смеется, поглаживая верх руля.
– Старые автомобили всегда в почете.
– Он включает передачу на задний ход.
– Хотя я лично люблю классику.

– Какого она года?
– спрашиваю я, пристегивая свой ремень безопасности.

– Шевроле 1962-го, - он говорит мне, выезжая на дорогу.
– На самом деле она моего отца.
– Он выравнивает пикап.
– Он оставил его мне, когда умер.

– Моя девушка... моя подруга, - поправляю я себя, - обзавелась Шеви Новой, когда ее отец умер.

Ему, кажется, действительно интересно, пока мы выезжаем из пригорода.
– Какого года?

– Я думаю 1969-го, - отвечаю, расстегивая куртку.
– Она полностью укомплектована.

– Держу пари, она хорошо идет, - отмечает он, выезжая на главную дорогу, где фонарные столбы украшены рождественскими огнями вместе с домами.

– Полагаю, что так.

– Ты когда-нибудь сидел за рулем?

Качаю головой, пожимая плечами.
– Я никогда не просил ее.

Он смотрит на меня, как на сумасшедшего.
– Почему, черт возьми, нет? Ты знаешь, насколько круты эти машины?

Я снова пожимаю плечами.
– С Новой все сложно.
– И это было преуменьшением года.

Он приподнимает брови, снимая шапку с головы и бросая ее на сиденье между нами.
– Все сложно с машиной или имя девушки Нова?

– Да, отец назвал ее в честь машины, - объясняю я, поднося замерзшие руки к вентиляционному отверстию обогревателя, желая сменить тему.

Он, кажется, впечатлен этим.
– Девушка по имени Нова, - размышляет он.
– Я бы очень хотел встретиться с ней.

– Ты не сможешь, - говорю я поспешно.
– Она живет в Айдахо.

– Хорошо, тогда я навещу ее, когда она приедет сюда в следующий раз.

– Она никогда не приедет сюда, - говорю я расплывчато, потому что последнее, что я хочу сделать, это поговорить о моих проблемах с Новой. Как я отчаянно хочу увидеться с ней, но в то же время боюсь.

– Ты собираешься рассказать мне историю, почему она этого не сделает?
– спрашивает он. Он повышает передачу, и двигатель стонет в знак протеста.

– Нет тут никакой истории, - говорю ему. Во всяком случае, я не хочу этим делиться.

Он смотрит на меня с сомнением, нажав на тормоз и останавливаясь на красный свет.
– Ага, только я на это не куплюсь.

Я барабаню пальцами по колену, начиная волноваться.
– Ладно, за этим стоит история, но это действительно длинная, дерьмовая история, и я не хочу об этом говорить.

– У нас около двадцати минут езды до твоего дома, - говорит он.
– Ты мог бы, по крайней мере, начать объяснять, почему только упоминание о ней заставляет тебя так нервничать.

– Почему ты такой настырный?
– спрашиваю его.
– Ты едва знаешь меня.

– Тут ты ошибаешься, - апеллирует он, оглядываясь на дорогу, когда загорается зеленый, он снова начинает движение.
– Ты винишь себя в аварии и думаешь, что самонаказание - это способ восполнить потерянные жизни. У тебя нет ни друзей, ни девушки, потому что ты думаешь, что не заслуживаешь их. Ты употреблял наркотики, потому что они помогали тебе забыть, и жить тебе было легче, когда ты под кайфом. А может, даже потому, что это был медленный способ убить себя.