Новый Мир ( № 9 2009)

Наверное, так и должно быть. Этот сборник не должен быть «абсолютным».

Но стихи о Петре и петушке («Кукарекнуть пора, / Ибо даже Петра / Только стыд ещё может спасти») и о Спасителе, цокающем на ослике, показались удивительными по глубине и по ее выражению. Да и сумел ли кто еще — таким вот стихом, такой легкой кистью — нарисовать/сказать то, что иные из нас поют соборно в Пасхальную седмицу («…распятие бо претерпев, смертию смерть разруши…»).

Об этой великой, неизбежной победе:

...........................................

Но наш-то, наш-то — не плачь, сынок —

Но наш-то на ослике — цок да цок —

Навстречу смерти своей.

На встречу со страшною смертью своей,

На встречу со смертью твоей и моей!

Не плачь, она от Него не уйдет,

Никуда не спрятаться ей!

А г а с и А й в а з я н. Евангелие от Авлабара. Перевод с армянского. М., «Рослин», 2008, 192 стр.

Айвазяна не стало два года тому назад: известный армянский прозаик, сценарист и драматург успел разменять восьмой десяток. Тринадцать прозаических историй (сказок? былин? притчей?) оформлены выдающимся нашим графиком Юрием Багдасаровым, который иллюстрировал Сервантеса, Сарояна, Искандера и «Давида Сасунского».

Это неправдоподобно красивая книга, каждый абзац, каждое предложение в которой — абсолютная поэзия. И люди, населяющие ее, прописаны с той любовью и горечью, с которой о родном месте пишут как о ребенке или любимой женщине. Этот армянский писатель вылепил свой Тифлис (и Тбилиси, переставший быть Тифлисом, потерявшим однажды самое себя) так сочно и беспощадно-нежно, что его «город-герой» словно сам собою встроился в ту вселенную, где уже давно прописаны и бабелевская Одесса, и Искандеров Чегем. И переводчикам тут (А. Баяндур, Дж. и И. Карумяны, И. Тосунян) тоже стоит довериться — за ними опыт любви к родине-языку.

Вот — более сюжетное , нежели словесно-красочное, без тархуна, чихиртмы и бугламы:

«Казалось, никто не заметил отсутствия Григора, но мало-помалу Тифлис загрустил, и какая-то серость навалилась на него, словно зевота нашла на город, и он стал равнодушен ко всему. Медленно, но все-таки тифлисцы почувствовали, что в городе чего-то недостает. Разобраться в этом было трудно… Никто не понимал, почему новые вывески — более красочные, написанные более опытными руками — не могут заменить вывесок Григора. Никто не мог представить, что откровенность одного слабого человека, честность одного бедного человека могли полонить большой и богатый, страстный и горячий, сытый и коварный, щедрый, красивый и жестокий город…» («Вывески Тифлиса», пер. Л. Бояджяна).

Армяне и грузины потеряли удивительного художника.

М и х а и л Н а й м а н. Осень of Love. СПб., «Азбука-классика», 2008, 240 стр.

Эта книга написана человеком, который побывал в мире, неизвестном, я почти уверен, ни одному из читателей этого номера журнала. За месяц до призыва в росармию автор и герой книги (1973 г. р.) получил гостевую визу в Англию, поступил в Сассекский университет и обязан был так «держаться» примерно лет десять. Он и «продержался» — застряв в загибающейся, умирающей тусовке английского Брайтона, где заповеданная «революцией цветов» проповедь любви давно и прочно вытеснилась наркотиками и разбоем. Тихое, почти репортажное заключение всего повествования, как ни странно, возвращает нас к началу этого сборника из десяти рассказов.

Сначала из финала: «А Хана впала в кому. Когда пришла в себя, оказалось, что она потеряла память. Сейчас она живет с родителями и ей приходится заново учить слова. Друзья, которые ее навещают, говорят, что она очень напоминает ребенка. Миша уехал в Америку и попытался начать заново, но, не выдержав последствий наркотиков и давления взрослой жизни, закончил в психиатрической лечебнице».

А в начале — он смотрит на своего пьяного друга Скотти, в которого он всегда почему-то верил, и наконец-то видит просто скота. Но сколь же неожиданно окончание этого первого рассказа: «И Миша оказался полнейшим разочарованием. Миша больше всех». Это о себе.

Рассказы «такого Колфилда девяностых годов» — никого не спасающего.

Инопланетный язык инопланетного человека. Мне легко говорить: я знаю, что все здесь — правда, пусть и транслированная неизвестному читателю художественным, так сказать, методом. А тому, кто не знает Мишу Наймана, — тому следует начать с рассказа «Таня». Это долгий разговор с пожилой русской художницей, дочерью знаменитого советского дипломата (книга посвящена «Тане Литвиновой»), которая иногда разрешает Мише ночевать у себя в мастерской.

Мне очень хотелось бы рассказать, почему, я думаю, Миша все-таки выжил и в этом адском раю. Но — не стану. Тут всё — между слов, оно мерцает в этих то отталкивающих, то притягивающих сюжетах о молодых людях, ежедневно разрушающих себя и пытающихся взлететь . Но и слово — в данном случае — воробей, поэтому — вот он, мой вопрос-предположение. Не потому ли Миша так долго и висел, уцепившись за воздух, что ему (одному из немногих) удавалось — не задумываясь — содержать в себе то самое, что за два десятилетия до его визита в Альбион так старательно выпевали Битлы? «Ол ю нид из лав…» то есть.

С е р г е й Н о х р и н. Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1. Рыба Немо (Лирика: стихи, песни). Том 2. На орлином диалекте (Юмор: стихи, песни). Екатеринбург, Издательский дом «Союз писателей», 2008, 464 стр. и 400 стр.

«В нем природное русское шутовство, которому невозможно научиться. Оно — от наших просторов, от нашей воли и неволи, от причудливой исковерканности быта, в котором без юмора и улыбки, без насмешки над собой выжить невозможно».

Это слова друга — прозаика и журналиста Дмитрия Шеварова — о «махатме российских бардов» — поэте, журналисте и киношнике Сергее Нохрине, чья песня о двадцатом веке, положенная на мотив той самой мелодии, которую, помню, крутили в начале телепрограммы «В гостях у сказки», стала на Урале фольклором: «Мы отразим себя в потомках. / Узлом закрепим связь времён, / не различая на обломках / тугую вязь своих имен. // Утихнет звук, поблекнут краски, / огромный холст покроет пыль. / И станет доброй старой сказкой / тупая боль, немая быль».