Одиночество вдвоем

— Как ощущения? — А что он ещё мог спросить? Сидит, чувствуя себя полнейшим беспомощным кретином, который даже не знает, как говорить с ней. А Эви уже потерялась. Застряла где-то, в темноте, тишине, бросаясь то в жар, то в холод, но бледные губы могут шептать:

— Знаешь, что делают дети летом?

Дилан хмурит брови, одной рукой продолжает держать её за подбородок, а другой проводит по лбу, убирая прилипшие к мокрой коже локоны волос:

— И что же? — лучше просто поддерживать диалог, следя за её состоянием.

— Гуляют во дворе, — шепчет, больше не улыбается, как-то опустошенно остановив взгляд на уровне ключиц парня. — Я не гуляла во дворе с ними.

— А чем ты занималась? — Дилан явно расслабился, ведь девушка не проявляет агрессию, что уже радует.

— Я сосала.

Замирает. Просто чувствует, как всю кожу одновременно пронзают тысячи игл, заставляя ощущать боль каждой чертовой клеткой. О’Брайен медленно скользит ладонью по щеке Эви, внимательно и вполне серьезно изучает её лицо взглядом, но оно слишком спокойно. Девушка сжимает ладони между колен, наклонив голову на бок, и хмурит брови, повторяя:

— Сосала с десяти лет, — поднимает глаза на парня, слегка приоткрыв рот, внезапно рассмеявшись в голос. Дилан убрал от неё руки, с полной растерянностью оглядевшись по сторонам. Эви смеётся, прижимая запястье руки к губам, наклоняется вперед, еле удерживая равновесие. Опускает обе руки на кровать, вновь прислонившись затылком к стене. Смотрит перед собой, сжимая стучащие зубы:

— И я просила их, — её бледное лицо морщится, поэтому опускает его, громко всхлипывая. Ладонями касается своего живота, шепча уже дрожащими губами от никогда не утихающей боли:

— Я, правда, просила их остановиться, — корчится, сгибаясь пополам. — Я просила, но им это только больше нравилось, — её плечи подергиваются, а с губ слетает тихий стон. — Я просила, — голос слишком внезапно сменяется плачем. А О’Брайен не знает. Он только и делает, что сражается со сжимающимся горлом. Эви касается пальцами своего лица, рвано и коротко вдыхая:

— У них не было презервативов, — её трясет, — и тогда он дал им… — сдерживает голос. — Он дал им пакет, — и срывается. В одну секунду комната заполняется диким рыданием, которое проникает в парня, вызывая отклик в груди. Больной, неприятный, такой, что в голове резко подскочило давление.

Дилан не может заставить себя шевелиться, нет, не дышит, он практически не ощущает своего присутствия в реальном мире. Эви рыдает, сжимая колени и ладони между ними:

— Это было так больно! — кричит со злостью на парня, будто он имеет к этому прямое отношение. — Я просила их, — смотрит наполненными слезами глазами на Дилана, сжимая открытый рот ладонью. —

Умоляла, но их это только возбуждало.

— Эви, — парню отвратительно слушать это. Он кладет свою ладонь ей на плечо, но тут же убирает, словно получив электрический разряд. Эви бьет его в грудь сжатой в кулак ладонью:

— А мне было тогда тринадцать! Мне, — бьет с усиленной яростью, в темных глазах сверкает гнев, — было всего тринадцать!

От лица Дилана.

— Эви, — пытаюсь перехватить её руки, но от моих прикосновений девушка лишь громче вопит, пихая меня ногами.

— Нет, не надо! — Кричит, вынуждая вскочить с кровати, и поднять ладони перед собой. Тяжело дышу, пытаясь ещё и себя привести в порядок, что уж говорить об Эви. Она ерзает, прижимаясь плечом и одной стороной лица к стене. Смотрит не на меня, взгляд опущен, но знаю, что если сделаю лишнее движение, то она закричит, поэтому стою, не двигаясь. Девушка отползает к углу, сильно ударяясь лбом о стену, после чего прижимает ладонь к животу, корчась. Она не прекращает шевелиться, её тело скованно судорогой, а голова запрокидывается.

— Эви, — наклоняюсь, касаясь кровати пальцами. Хочу подобраться к ней ближе, но это отрицательно действует на девушку, которая кричит, плача:

— Нет, пожалуйста, не надо, — она не поднимает на меня глаза, хлопая себя ладонями по ногам, словно, кто-то её трогает.
– Нет, пожалуйста!

— Эй, тихо, Эви, — повторяю попытку коснуться её плеча, но вновь в ответ крик, от которого хочется закрыть уши.
– Эви, слушай меня, — не выдерживаю, слишком грубо схватив её за шею. — Смотри на меня, — её зрачки расширены и носятся по потолку, как бы я не поворачивал её лицо, эффект один. Она не видит меня, будто находясь совершенно в другом месте. Мокрая, холодная. Я могу нащупать её безумный пульс на шее.

— Не трогайте! — Рыдает, прижимаясь уже всем телом к стене. Не успеваю вовремя среагировать и удержать её голову, которой она начинает биться о каменную поверхность, повторяя шепотом:

— Больно, больно, больно, больно…

— Черт, Эви, — сажусь обратно на кровать, дернув её за шею. Девушка ударяется лбом о мой лоб, тяжело и хрипло дышит, по-прежнему не замечая меня. Глажу её по волосам, пытаясь шептать, чтобы не напугать:

— Эй, — она вновь срывается на плач, качает головой, трясется, согнувшись, и раскрывает рот, сжимая веки. С её губ срывается стон. Я тревожно осматриваю её, не понимая, что произошло, ибо она прекратила рыдать. Сильно надавливает на свой живот, глотая воздух.

— В чём дело?! — Не выдерживаю, дернув её. Но Эви не дает ответа. Она мучительно стонет, всё так же поднимая голову и сжимая мокрые веки. Начинает вертеться, ей с трудом удается дышать, и тогда до меня доходит, что начались боли. Я панически осматриваюсь, но вспоминаю, что никакие лекарства лучше не употреблять.

Так, ей нужно лечь. Я обычно ложусь, если дело доходит до этого, но подобное происходит обычно во время ломки, так какого черта это происходит сейчас?!

Помогаю ей лечь. Эви тут же вся сжимается, переворачиваясь с одного бока на другой — и так без остановки вертится, выгибаясь, и громко стонет, крутится, прижимаясь носом к моей кровати, крепко обнимает живот, стараясь дышать, но всё чаще ей удается сделать вдох, а выдыхать дается с трудом.

Я сжимаю ладонь в кулак, поднося к губам. Это совсем иное. Видеть, как человек мучается. И при этом ты ничего не можешь сделать. Эви так и не разжимает веки, но по лицу видно, что ей чертовски больно.

Что я могу? Чем помочь?

— Эви, — сжимаю кожу её плеча, кусая губы до крови. — Черт, просто терпи, — прошу, понимая, как нелепо это звучит. Девушка не прекращает шевелиться на кровати, стонет то громко, то тихо, мычит.

И я чувствую горечь. На языке. Потираю лицо ладонями, давлю на виски, ощущая ритм своего сердца. Дышу в такт Эви. В комнате становится душно, на шее вновь выскакивает напряженная нить вены, опускаю голову, борясь с комками в глотке, что мешают заглатывать пыльный воздух.

Есть большая разница между человеком, употребившим наркотики, и тем, кто вынужден наблюдать со стороны.

Тяжко выдыхаю, вновь подняв краснеющие от странной боли глаза, Эви ворочается, иногда ложится на живот, пытаясь сесть на колени, но сильнее сгибается, снова валясь на бок. Задерживает дыхание, надувая щеки, пищит, жалко всхлипывая, и стонет, а я смотрю. Смотрю, понимая, что что-то во мне дает ответную реакцию на происходящее. Губы начинают дрожать, а пальцы рук трясутся.

Ей больно. Черт возьми.