Одинокий некромант желает познакомиться
Шрифт:
Нарочно?
Контур замкнулся.
Замок повис над воротами, и тьма шепнула, что Глебу стоило бы добавить собственной крови, всего-то каплю. Он обойдется без шприцов, достаточно уколоть палец и…
Ему ведь разрешили.
Нет.
…а если ей понадобится помощь? Впустит Анна кого-нибудь не того. К примеру почтальона. Или молочника. Бакалейщика, который обретается в городе не один десяток лет. Мясника и просто хорошего знакомого. У каждого человека отыщется с дюжину хороших знакомых, которые на деле не так уж и знакомы.
Нет.
Голема
У Земляного в запасе наверняка отыщется пара-другая. И конечно, следовало бы спросить разрешения, прежде чем предлагать, но… с Земляным Глеб как-нибудь договорится.
Он вернулся в дом.
Анна спала.
Она уснула в том же кресле, где Глеб ее оставил, даже во сне продолжая прижимать руки к груди. Во сне она выглядела на удивление строгой. И забавной.
Ежик волос.
И складка меж бровей, будто во сне она видит что-то на редкость нехорошее. Пятнышко на щеке.
— Анна…
Она не пошевелилась.
И Глеб решился.
Он подхватил ее на руки, удивившись, что не так уж она и легка, как кажется. Замер, ожидая, что Анна проснется. Но нет… он поднялся на второй этаж.
И уложил ее в кровать.
Снял легкие босоножки, провел пальцем по узкой стопе. Сон Анны был крепок и стоило бы уйти, но Глеб смотрел.
Это было нехорошо.
Неправильно.
И тьма внутри гаденько хихикала, нашептывая, что с этого-то, с малости, все и начинается. А он продолжал разглядывать.
Длинные тонкие руки. Кожа будто фарфоровая, полупрозрачная, но это не кажется отвратительным. Нити сосудов удивительным узором.
Острые ключицы.
Платье соскользнуло с плеча. А на губах появилась улыбка.
Глеб отступил к двери.
Спустился. Прихватил трость… если избавить от проклятья, тело восстановится, и эта трость, безусловно, изящная, тонкая, сама по себе являющаяся предметом искусства, станет не нужна.
…а он, Глеб, будет ли он нужен со своими проблемами, учениками и затаившимся безумием?
Глава 19
Глава 19
Утром Анне хотелось улыбаться.
Просто так, без причины.
Более того, если подумать, то причин для улыбки не было совершенно. Она умудрилась уснуть, и так крепко, что не почувствовала ни возвращения Глеба, ни…
Она провела пальцем по губам.
Этак впору вернуться к девичьим мечтам, к сказкам, в которых принц целует зачарованную королевну, и та пробуждается к жизни. Глупость какая… какая из Анны королевна? Чары, конечно, имеются, но одного поцелуя, чтобы их снять, явно недостаточно. Тем более, что и не было никакого поцелуя.
И не будет.
Но… разве это важно?
И даже необходимость спускаться и впускать Марию, которая появлению нового охранного контура то ли не удивилась, то ли сделала вид, что не удивилась, настроения не испортила.
Напротив даже.
Раннее утро. Прохлада.
И трава щекочет босые ступни. Роса мягка, хоть и вправду собирай для зелья приворотного.
Она и пахла-то чем-то весенним и чудным, бередящим душу. Впрочем, Анна давно уже вышла из возраста, когда в подобное веришь.…нет, приворотное зелье она могла бы сварить и даже без весенней росы, но… зачем?
Переодевшись, Анна спустилась на кухню, где уже хозяйничала Мария, женщина на редкость неразговорчивая, тем и ценная.
— Доброе утро?
— Кофий? — вместо приветствия спросила Мария, и не прошло десяти минут, как перед Анной возникла крохотная чашка ароматного кофе.
Его Мария умела варить.
Где научилась? Анна не спрашивала.
— Скажите, — кофе был в меру горьким, с корицей и кардамоном, — А вы бы могли… сегодня приготовить обед с учетом гостей.
— Сколько?
— Восемь. Дети. Не совсем маленькие, но и не сказать, чтобы большие.
— Некромантовы? — Мария обернулась. — Говорят, госпожа, их старшой Тоньку прирезал. Только он граф, и стало быть, не посадят.
Она пожала плечами, словно бы показывая, что нет ей дела ни до графа, ни до Тоньки, ни до высочайшей справедливости имперского суда. А сказала Мария исключительно поддержания беседы ради.
— А что еще говорят?
К кофе были свежайшие булочки.
Масло.
Зернистый творог, который Анна полила медом. Еще горсть орехов и немного мяты для аромата.
— Много чего. Что приехали тут школу ставить для темных. Вон, подписи собирали…
— И сколько собрали?
— Не знаю. Много. Глупость это. Темный или нет, а все одно… но Тоньку и вправду убили. Бедовая девка была. Вбила себе в голову, что всенепременно выйдет замуж за богатого, благородного и по любви.
— И чем плохо?
Мария фыркнула и повернулась, встала, уперев руки в боки и произнесла с упреком:
— Может, ежели для книг, то и неплохо, а вот молодым девкам головы засирать незачем. Сватались к ней богатые. А что, Тонька-то видная… вон, Николай Ефремович — человек уважаемый, вдовый. Дело свое имеет. Жила бы в доме, командовала б прислугою, но нет, завернула. Мол, старый и собой нехорош. А который хорош, так без денег. И ладно, сама б была из этих… из ваших… с титулом чтоб, так нет же. Сидела, ждала, а годы-то шли, бабий век, он что солнце осеннее, мелькнет и все.
— У меня нет титула.
Мария фыркнула и отвернулась к плите, которую терла с немалым остервенением.
— Остаться бы Тоньке перестарком, глядишь, и поумнела бы… а вот оно как вышло. Наработалась в проклятом доме…
— Так уж и проклятом?
— Люди бают, что истинно… кто-то там то ли самоубился, то ли убился, а теперь вот еще и Тонька.
— И вы в это тоже верите?
Мария остановилась, отерла руки тряпицей.
— То есть, убили девушку, которая работала в доме? — неизвестную девушку было жаль. Немного. Но почему-то Анне подумалось не о ней, но о вещах иных. — И теперь в доме за порядком следить некому… и кухарка нужна.