Одна маленькая ошибка

– Ты пытался меня изнасиловать.

– Нет. Я пытался помочь тебе вспом…

– Ты пытался меня изнасиловать.

Джек встает с кресла и подходит ближе.

– Элоди…

– Ты пытался меня изнасиловать.

– Погоди. Выслушай меня. Я…

– Ты пытался меня изнасиловать.

– Заткнись! – Он крепко сжимает мне лицо. – Заткнись! Просто заткнись, мать твою! – С каждым словом Джек резко встряхивает меня за голову. А затем отпускает. – Ты хотела меня прошлой ночью. Ты хотела меня утром. Мы оторваться друг от друга не могли. Я подумал, что если… что если ты вспомнишь, как хорошо тебе со мной, то не захочешь уходить.

– Даже если я согласилась на секс прошлой ночью или сегодня утром, это еще не значит, что теперь у тебя есть право на круглосуточный доступ к моему телу.

– Знаю.

Я открываю рот, чтобы сказать, как ненавижу его, но вместо этого всхлипываю – раз, другой, третий…

– Пожалуйста, отпусти меня. Пожалуйста, пожалуйста…

Мне самой мерзко оттого, что я опустилась до мольбы, но страх и отчаяние пересиливают, и мне наплевать, что я вся в слезах и соплях.

– Если я тебя сейчас отпущу, то потеряю навсегда.

– Ты потерял меня в ту секунду, когда я попросила тебя прекратить, а ты этого не сделал.

– Нет. Нет! – повернувшись, Джек пинает кресло. – Здесь, наверху, вдали от всех, ты поняла, что любишь меня. Погоди немного, и ты снова это поймешь. Я тебя знаю, Элоди.

– А я вот тебя не знаю.

– Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо другой.

Я дергаюсь в оковах, выкручиваюсь, и они врезаются мне в кожу. Мне нужны свободные руки, чтобы драться, отбиваться, врезать ему, если он снова на меня полезет.

– Перестань, – велит Джек с такой злобой, что я невольно подчиняюсь. – Если ты не прекратишь дергаться, будет больно.

– А это имеет значение?

– Конечно, имеет.

– Ты уже причиняешь мне боль, заперев в коттедже. Отпусти меня, Джек. Ты не можешь держать меня здесь. От этого никому лучше не будет.

– Будет. Ведь уже было. – Он принимается расхаживать туда-сюда. И добавляет то ли мне, то ли самому себе: – И неважно, сколько времени это займет: недели, месяцы, годы…

Сердце в груди екает. Годы? Он же не станет держать меня здесь годами? Хотя… с него станется. Кто знает, что у него на уме? Я тут же вспоминаю статьи из газет про всех тех девушек, которых похитили и держали в подвале годами, если не десятилетиями.

– Мы предназначены друг для друга. Я точно знаю. Так и должно быть. Ты и я. Мы. – Джек останавливается возле балконных дверей, тех самых, через которые мы любовались штормом, когда мне так хотелось поцеловать его.

Джек машинально запускает пальцы в шевелюру, а затем резко разворачивается и решительно направляется ко мне. Я силюсь отползти как можно дальше, вжимаюсь в спинку кровати.

– Я люблю тебя, – говорит Джек.

Я молчу.

– Боже, как ты на меня смотришь. Как на чудовище. Вот и Джеффри точно так же на меня смотрел. – Джек отворачивается, и теперь я вижу только его спину. – Может быть, я и впрямь заслуживал побоев и всех этих ночей взаперти, там, в подвале. Когда я был маленьким, отец как-то сказал, что моя мать не решилась вовремя сделать аборт и теперь нам всем придется расплачиваться за ее слабость. Он не ошибся. – Голос Джека, холодный и едва различимый, напоминает полупрозрачный ледок, намерзающий к утру на осенней луже. Тяжелое детство навсегда меняет человека. Разъедает изнутри. – Это мне стоило пустить себе пулю в лоб тем летом…

– Нет! – выпаливаю я, прежде чем успеваю прикусить язык.

Джек с надеждой оборачивается ко мне, решив, что мое сердце все-таки смягчилось. Но в этот момент я шевелюсь, наручники над головой звякают о спинку кровати, и от этого лязга розовые очки с глаз спадают окончательно. И я понимаю: его нельзя прощать сейчас, никак нельзя. Конечно, куда проще было бы счесть, что на холме со мной был кто-то другой, незнакомец, которого я больше никогда не увижу, а настоящий Джек – это тот, что стоит сейчас передо мной со слезами на глазах и нежно объясняется в любви. Куда проще поверить в это, чем признать, что я никогда не видела настоящего Джека. И что узнать до конца хоть кого-нибудь в принципе невозможно.

Джек присаживается рядом со мной.

– Все постепенно наладится.

– Нет. Не нужно давить мне на чувство вины в надежде, что я соглашусь про все забыть. Наши отношения не станут прежними, сколько бы ты мне тут ни изображал умирающего лебедя.

– Ты как-то сказала, что меня нельзя считать плохим, если все, что я делаю, наполнено любовью.

День нашего с ним первого поцелуя. День, когда Джеффри застукал нас на подоконнике.

– Это не любовь. Это контроль. – Джек просто первостатейный манипулятор, и я со злостью думаю: как же я раньше не разглядела? Хотя, видимо, в этом и заключается талант настоящего кукловода: не позволять жертве увидеть ниточки, за которые он дергает.

Джек сжимает кулаки и закрывает ими глаза – и воет, утробно, хрипло и яростно. Как ребенок в магазине игрушек, которому только что отказались покупать желаемое. Я ненавижу его за то, что он натворил с нашими отношениями, ведь теперь уже ничего не исправить.

– Полное безумие, – рявкаю я. – Ты больной на всю голову.

Джек медленно поднимает голову, и его взгляд, и без того пристальный, становится совсем болезненно-шальным, и я невольно задерживаю дыхание.

– Я тебе уже говорил: не путай сумасшествие и увлеченность.

Я отворачиваюсь, вспоминая, как он защищал Теда Банди. Теперь мне все ясно.

– У меня и мысли не было причинять тебе вред, – продолжает Джек с нажимом, – вовсе нет. Послушай, я и правда сорвался этим утром, поскольку решил, что если мы сейчас вернемся в Кроссхэвен, ты проанализируешь ситуацию, проанализируешь наши отношения, накрутишь себя и решишь, что все кончено. Ты же всегда так делаешь, Элоди: когда тебе достается что-то хорошее, ты это не ценишь, а когда что-то плохое – держишься за него руками и ногами. Я запаниковал, понимаешь. Мне хотелось, чтобы все стало так, как было прошлой ночью. Чтобы ты вспомнила, как это было. Ты же видишь… – Он вздыхает и снова запускает пальцы в волосы. – Сейчас, когда ты здесь, со мной, я спокоен и держу себя в руках. Я больше не причиню тебе вреда, и теперь, – его лицо становится мягче, – у меня будет достаточно времени, чтобы заслужить твое прощение.

Я сглатываю.

– А в тот день, когда меня похитили, а ты подобрал меня в лесу – если бы я не согласилась поехать с тобой в «Глицинию», ты бы отпустил меня?

Джек смотрит мне в лицо, и я понимаю: даже если бы я на коленях умоляла его вернуться в Кроссхэвен, он бы все равно привез меня сюда, пусть даже силой.

– Я надеялся, что до этого не дойдет, но в то же время знал, что, как только мы окажемся с тобой наедине, совсем наедине, ты осознаешь, какие чувства ко мне испытываешь. У меня все было иначе: я полюбил тебя с первой же встречи, прямо там, на пляже. И этот коттедж – наше место. Он свел нас с тобой… – Джек проводит пальцем по моему подбородку так, будто мы влюбленная парочка, а не пленница и похититель, – …а теперь поможет нам не разлучаться.

Желудок сводит, и я сглатываю подступившую к горлу желчь.

Джек смотрит на мои губы с той же жадностью, с какой смотрел прошлой ночью, за мгновение до того, как поцеловал. Сердце бешено колотится, но теперь уже не от возбуждения, а от страха: если Джек пожелает овладеть мной прямо сейчас, с привязанными руками я не смогу сопротивляться. Поэтому, не дожидаясь, пока из этой искорки страсти разгорится адское пламя, я резко поворачиваю голову и кусаю палец, касающийся моего лица, – так сильно, что на языке ощущается кровь. Джек, отшатнувшись, отдергивает руку. Я в ужасе замираю, дожидаясь его реакции. А он с удивлением рассматривает пострадавший палец – и начинает смеяться.