Одного поля ягоды

Пойти на вокзал Кингс-Кросс, что меньше чем в миле{?}[1,6км] оттуда. Сесть на следующий поезд до Лидса или Йорка{?}[Крупнейшие города Йоркшира] и поискать свою семью. Не может быть слишком много Риддлов, и он знал, откуда начать — майор Тиндалл сказал ему, что лейтенант Томас Риддл был на пару лет младше него, рождённый примерно в 1880 году. Риддлы были влиятельной семьёй в округе, которая отправляла своих сыновей в дорогие общественные{?}[Не путать с государственными. В Великобритании это термин для самых престижных частных школ, например, Итонского колледжа. ] школы. В архивах гражданских органов будут записи о них.

«И что потом? — спросит Гермиона. Он уже мог слышать её голос в своей голове, цитирующей факты и цифры из своего энциклопедического мозга. — Йорк в двухстах милях от Лондона. Поезд идёт со скоростью пятьдесят миль в час и останавливается на каждой второй крупной станции Мидлендса{?}[Территория центральных округов Великобритании, которую бы Том проезжал на пути из Лондона на север в Йоркшир]. Если ты поедешь сейчас, что ты будешь делать, когда доберёшься, если предположить, что тебе не придётся ждать пересадок?

Постучишься в их дверь утром? Прокричишь: “О чудо, блудный сын вернулся!” — пока они будут стоять у двери в сорочках?»

Перечисление вариантов показало ему, что, хоть он и мог подумать о множестве забавных вещей, что бы такого сделать с людьми, к которым у него не было причин испытывать симпатию, у его действий не было чёткой цели. Это эмоциональный ответ, которым бы он насладился — так же, как ему нравилось видеть навсегда изуродованного Лестрейнджа, вечного посмешища Гастингса и Нотта с сумасшествием, неподлежащим исправлению, — но у него бы не было никакой осязаемой выгоды, кроме собственного веселья. Несколько лет назад он, возможно, посчитал бы, что это того стоит, и, по правде говоря, какая-то его часть всё ещё так считала.

Однако…

Не было ли это расточительным?

Что, если они могли бы быть полезными?

Он никогда не узнает, если сначала выведет их из строя, а потом поймёт, что у него есть вопросы, которые ему хотелось задать.

(«Когда ты расправишься со всеми своими сенаторами, — однажды спросила его Гермиона, — кто будет собирать для тебя налоги?»)

Были вещи, которые он хотел знать, и вопросы, нуждающиеся в ответах.

Он хотел услышать их ответы.

(Другая его часть хотела услышать их мольбы.)

Вы были настолько уверены, что думали, никто не узнает?

Для вас это всего лишь минутный промах?

Что, вы думали, случится?

Вы были настолько слабы…

Как вы могли…

Как вы посмели…

И в это мгновение все его эмоции свелись в одну чёткую точку, одну-единственную сконцентрированную бусинку ярости. Волна праведного гнева накрыла его, это чувство саднило его горло, как первый глоток бренди, от которого вспыхивала кожа. Оно шло жгучим теплом от его глаз к венам, к самым кончикам пальцев, и его правая рука — рука, которой он держит палочку, — сжалась вокруг чего-то, что должно было быть в ней, но ничего не нашла.

В его груди разрастался пламенный холод, разгорающийся в горниле его гнева, зудящий, жалящий, ноющий…

Оцепеневший изнутри, невосприимчивый к открытому ожогу на поверхности кожи, заморозивший его конечности там, где он стоял. Этот холод удерживал его без дыхания, без речи и без движения, держал, как кулак, сжимающий его сердце.

Как он посмел?

Они увидят, как он посмел.

Они увидят это в четыре утра, в их ночных сорочках, и пижамах, и тёплых тапочках.

Почему Тому должно заботить, что на них надето? Что он носил, что он ел, где он спал — ничего из этого никогда не волновало Томаса Риддла.

Его рука проскользнула в пиджак, ощупывая узкий карман вдоль груди, который портной в Косом переулке добавил к магловской выкройке за несколько дополнительных сиклей.

— Том? — за ним послышался голос Гермионы, каблуки её туфелек стучали по полу. — Ты в порядке? Я рассказала маме, и она сказала, что начнёт делать несколько запросов сегодня и позвонит нужным людям завтра, на случай, если кто-то что-то знает, но не пришли на вечер. Ты, должно быть, взволнован: я знаю, как тебе всегда было интересно, кто твоя семья.

Он моргнул. Намерение отделилось от мысли, мысль — от смутных предчувствий действия, связи между Что-Могло-Бы-Быть и Что-Будет стали тускнеть и ослабевать, расходясь в стороны, как растрёпанная верёвка, полустёртые нити исчезали, не дойдя до необратимой точки схождения.

Его рука замерла в месте, где она прижалась над его сердцем, над вырезанной рукояткой из тиса, нагретой его кожей, над слоем камвольной шерсти между ней и им.

Том уставился на поредевший ассортимент всякой всячины на крекерах на столе для канапе. Время близилось к полуночи, и семьи с маленькими детьми уже давно ушли. Из оставшихся гостей были только старики, потягивающие бренди, и молодые пары, которые хотели насладиться праздничной атмосферой и живой музыкой как можно дольше, прежде чем вернуться к своей жизни, наполненной войной. К жизни, где каждый вечер по радио объявляли списки потерь, и каждое утро газетные заголовки предупреждали о вражеских диверсантах за каждым углом или о новой директиве правительства, призванной обезопасить население, но лишь урезавшей личные свободы.

Он прошёл в угол бальной залы, подальше от танцплощадки и предела досягаемости табачного дыма, струящегося от секции ветеранов.

Сигареты. Они ему никогда не нравились, хотя ребёнком он видел, что употребление табака было практически повсеместной привычкой взрослых южного Лондона. Теперь он считал это пороком, разделённым между самыми глупыми и слабовольными членами общества, как и пристрастие к алкоголю, азартным играм или домогательству плоти.

Уличные прозелиты называли их Общественным Злом.

Том видел их тем, чем они являлись: презренными привычками маглов.

Их существование несколько лет назад вдохновило Тома на систему лицензирования деторождения, которую Гермиона отвергла в считанные минуты после того, как он преподнёс ей идею.

— Мой отец м… — Том остановился до того, как успел произнести слово, затем продолжил хриплым голосом: — Сама-Знаешь-Кто. Ни один волшебник не пошёл бы добровольцем на войну с фермерами и племенными жителями.

Гермиона моргнула в неверии:

— Какая разница? Мой папа тоже не волшебник. Он был на войне, он такой же ветеран, как и твой. Ты должен гордиться, что твой отец служил Британии, — и он при этом был офицером.

— Я долгое время считал, что он был источником моих… Необычных даров, — сказал Том. — Раз уж он больше ничего не дал мне в жизни, по крайней мере, он передал мне наследие, имеющее какую-то ценность.

— Разве наследие важно? — сказала Гермиона, сжимая губы, как она всегда делала, когда очевидно была им разочарована, но всё равно пыталась следить за его мыслью до её логического завершения. — У меня его нет, и это меня не волнует. Мне всегда было неважно, есть ли оно у других, ведь это не меняет их как людей — ни их достижения, ни их потенциал. С наследием или без, ты всё ещё Том для меня. Том, которого я всегда знала, которому нравится зелёный цвет, читать историю Рима, шоколад без орехов и запах новых книг.