Одного поля ягоды

— Полагаю, стоит начать со знакомства, — заговорила миссис Грейнджер, расправляя складки фартука. — Миссис Риддл..? — она кивнула в сторону женщины, — моя дочь, Гермиона, и её школьный друг, Том Риддл. Том, это миссис Риддл, твоя бабушка и твой новый опекун.

Гермиона закашлялась над чаем. Сервировочный нож в руке Тома упал над блюдом, разбрызгивая крошки торта и комки крема по всему столу.

— Опекун?..

— Бабушка?!

Они заговорили одновременно, и оба были в полном недоумении. Лицо Гермионы порозовело, пока она пыталась не разлить чай по всему дивану. Сам же Том побледнел, его глаза широко раскрылись от шока, схватив нож так, как он не мог держать палочку, что стало решением подавляющего большинства его проблем в последние годы.

(Когда Александру Великому принесли гордиев узел, император взял свой меч и решил загадку одним взмахом. Тисовая палочка Тома была тем же самым — один взмах палочки мог стереть большинство препятствий с лица земли.)

— Я должна объяснить, — начала миссис Риддл, с решительным «клинк» положив ложку на блюдце. — Неделю назад группа неравнодушных людей, включая миссис Грейнджер и миссис Бланш Тиндалл из Уэйбриджа, обратила моё внимание на жестокий слух, который начал циркулировать по Лондону. Эти слухи бросали тень на моего мужа, делали инсинуации в мой адрес, которым я не могла потакать, и поэтому я попыталась их исправить. И, к своему удивлению, я обнаружила, что в основе этих слухов лежит нечто, от чего нельзя просто отмахнуться, сочтя это недостойным моего — моей семьи — внимания.

Миссис Риддл расстегнула замок своей сумочки и достала маленький квадрат бумаги, который она перевернула и положила на журнальный столик, где не было разлитых сливок и крошек торта.

Фотографию стороной в несколько дюймов, чёрно-белую.

Гермиона улыбалась ему, а рядом с ней стоял Том во фраке и вечерней белой манишке, выражение его лица было каменным и холодным. Брови упрямо нависали над бледным лицом, глаза были затенены, что контрастировало с бледностью кожи. Тёмные волосы элегантной волной спадали на одну сторону лба. На фотографии он представлял собой поразительное зрелище, даже в статичном изображении, полученном магловской камерой.

— Я приехала в Лондон, чтобы исправить одно большое упущение, — продолжала миссис Риддл, и её взгляд снова упал на Тома, словно она пыталась поглотить его своими глазами. — Мой сын Том — он носит твоё имя — в юношеском порыве посватался к дочери деревенского бродяги и женился на ней около двадцати лет назад. Они с девушкой переехали в Лондон, живя в распутстве, пока у него не кончились банкноты, которые он взял с собой. Тогда, опомнившись, он бросил её — твою мать — и вернулся в Йоркшир.

Миссис Риддл подняла свою руку, предвосхищая Тома, когда его рот открылся для замечания:

— Я не оправдываю его прискорбное поведение. Ни я, ни мой муж не смотримся в этом хорошо. Я считаю это пятном на нашей семье, которое лишь выросло с недавними слухами. Но ты должен понять, что он наш сын, единственный ребёнок, и как его сын, ты член нашей семьи. А после того как имя этой девушки, Меропы Гонт-Риддл, было найдено в регистратуре браков в Йорке, связь стала несомненной. На основании этого я проделала необходимые меры с настоятельницей… — её ноздри раздулись от досады, — …сиротского приюта для передачи прав на опекунство и оформления документов на усыновление. Твоё имущество собрано для нашего возвращения в Йоркшир утренним поездом, который отбывает с Кингс-Кросс в пол-одиннадцатого завтра…

— Я не поеду, — перебил её Том.

Холодная тишина опустилась на парадную гостиную Грейнджеров.

— Том, — пробормотала Гермиона, подпихивая Тома острым углом локтя. — Она твоя семья!

— Мне она не нужна, — сказал Том, поднимая глаза, чтобы встретиться со взглядом миссис Риддл. — Я прожил без неё всю жизнь, не вижу, зачем она бы мне теперь понадобилась.

Глаза миссис Риддл были голубыми, и в них Том почувствовал, прежде всего, горькую вспышку с трудом подавляемого унижения, затем весомое и ощутимое напряжение, вызванное ограничениями её нынешней ситуации, публичным скандалом, который она надеялась утихомирить, но надежды её развеялись, и теперь все представленные ей варианты были однозначно непривлекательны, и всё же она знала, что у неё нет выбора, кроме как принять один из них.

Череда размытых изображений предстала перед ним: письмо утренней почты, чёрно-белая фотография, упавшая на стол за завтраком, затем вспышка страха при виде стремительно летящей посуды, стекло и фарфор в мгновение ока пересекают комнату и осколками сверкают на турецком ковре, горячий чай и пшённая каша впитываются в половицы. Ссоры, горькие и ранящие, захлопывающиеся двери. Ссоры, острые и надменные, брошенные телефонные трубки. Ссоры, недовольство и досада, бумажки и банкноты, переходящие из рук в руки.

— Семья не предприятие нужды или желания, — сказала миссис Риддл. — Ты просто имеешь одну, вот и всё.

— Тогда я хочу разыметь её, — холодным голосом ответил Том, подняв подбородок для борьбы. — Если от ребёнка можно отказаться, то можно и от родителя. Через полтора года мне будет восемнадцать — едва ли я ребёнок. Если Вам хочется ребёнка, Вы могли бы подобрать одного в приюте Вула. В этом месте полно сирот, которые будут гораздо благодарнее семье, чем я.

— Воистину, любой сирота должен быть благодарен, — сказала миссис Риддл, — но ты не сирота, Том.

«Но мог бы быть, — подумал Том. — Это было бы так просто: они всего лишь маглы».

— Нет, — продолжала она, пока её чай остывал неотпитым в её чашке, — ты бенефициар поместья моего мужа. Тысяча гектаров{?}[10 кв. км] и усадьба — однажды они все будут твоими. А пока, если наш поверенный отработал свой гонорар, это твой новый дом. Настоятельница из этого ужасного приюта не примет тебя обратно: твоя комната там уже освобождена.

— Мне и так есть где остановиться, — сказал Том. — Я снял комнату на Чаринг-Кросс. Она даже оплачена до конца лета.

— Прежде чем ты уедешь в благотворительную школу профессора Дамбертона, я правильно понимаю? — шмыгнула миссис Риддл. — Я слышала, что ты преуспеваешь в учёбе. Надеюсь, он достойно готовит тебя к Оксфорду или Кембриджу к твоему окончанию.

Том отодвинул от себя чай с тортом, у него пропал аппетит:

— Извините меня.

Он встал с дивана и вышел из комнаты, взяв знакомый маршрут вглубь по коридору ко входу в подвал Грейнджеров.

Дверь распахнулась взмахом запястья, и его ноги гулко топали вниз по лестнице, его палочка взлетала вверх, зажигая лампы на стенах и освещая пустое пространство магическим огнём, который начинался с голубовато-белого от простого заклинания призыва до тёплого жёлтого окраса, использованного в коридорах Хогвартса, а затем к прожигающему взгляд красному.

По стенам и под ногами Тома колыхались чёрные тени. Его кожа приобрела красный оттенок, бледное дерево палочки окрасилось в красный цвет в его красных руках. Он представил себе, что так, должно быть, выглядел боггарт изнутри горящего шкафа — что увидели козы Старины Аба, Лорел и Кёрли, когда сосуды их глаз лопнули под палочкой Тома, — что увидело сложное зрение паука, когда Том пролистал список Непростительных проклятий и нашёл то, сила которого проявилась в алой струе света.

В книге было сказано, что те проклятья были одними из самых сложных для заклинаний, и руководство авроров не предоставляло чётких инструкций или схем движения палочкой. Было описано лишь намерение, и этого было достаточно для Тома, который обнаружил, что оказалось до смешного просто сфокусировать свой ум на правильных эмоциях, представив правильные образы. Намерение и сила воли: у него было достаточно и того, и другого, достаточно, чтобы кончик его палочки засиял красным светом ещё до того, как он произнесёт хотя бы слог заклинания.