Одного поля ягоды

— Тебе придётся переставить мотор, как только тот, кто припарковался на твоей дороге, уедет, — говорил Том. — В третий раз всё было почти прямо, никто бы не заметил, что ты отклонилась на десять градусов, — его ботинки только коснулись тротуара возле «Дырявого котла», прежде чем он скользнул в машину, но он всё равно вытер их о половик, поскольку это и гигиенично, и вежливо.

Гермиона расстегнула свою куртку для вождения в вестибюле, вешая её на вешалку для пальто по обратную сторону двери. Она засомневалась, держа руку над крючком, разглядывая ряды пальто, занимавших другие места.

— Интересно, — голос Гермионы прозвучал мягко и приглушённо, будто она говорила сама с собой. — Не припоминаю, чтобы у мамы когда-нибудь была норка такого цвета. Обычно она хранит свои меха в коробке до сентября.

— Может, она купила новую шубу? — продолжил Том, желая подшутить над ней, но в то же время в нетерпении погрузиться в свои магические проекты. Он готовил статью о косметических чарах, которую хотел показать Гермионе: у неё всегда было хорошее чутьё на то, какие вещи больше всего нравятся обычным ведьмам.

— Мама не покупала новые меха с начала войны, — сказала Гермиона. — И она бы не стала делать этого сейчас — с нормированием она осторожна в том, что покупает в Косом переулке. Не думаю, что это её шуба.

Сказав это, она засунула свои перчатки для вождения в карман сочетающейся куртки, оставив их висеть в вестибюле. Она осторожно зашла в дом, оглядываясь по сторонам, приложив одну руку к карману юбки. Том проследовал за ней, потянувшись к своей палочке.

Туфли Гермионы на мягкой подошве бесшумно ступали по линолеуму прихожей, проходя мимо стойки с зонтиками в углу, сапог «веллингтонов» на напольной вешалке и ряда ботанических иллюстраций в рамке на стенах, изображающих различные стадии жизненного цикла гриба. Том не понимал, почему кто-то выбрал их для украшения дома, но предполагал, что для учёных грибы — диковинка природы, нечто среднее между животным и растением, не попадающее ни в одну из категорий. По какой-то причине людям нравилось собирать диковинки. Ему самому нравились редкие заклинания, особенно жуткие медицинские: одним из его недавних фаворитов стало заклинание обработки ран, которое учебники по целительству рекомендовали для удаления бородавок или очистки ран перед применением зелий, но его можно было использовать и с большей силой, чтобы сдирать лоскуты кожи с лёгкостью чистки картошки.

Столовая, когда они в неё заглянули, пустовала. Так же как и семейная гостиная, где корзинка клубков шерсти заняла мягкое кресло, ближайшее к ныне молчавшему радио.

Парадная гостиная Грейнджеров, в свою очередь, не пустовала.

В ней сидела незнакомка, выглядевшая несколько не в своей тарелке из-за такого яркого представления жизни среднего класса. Она вцепилась в свою дамскую сумочку на коленках, будто боялась, что кто-то прыгнет на неё из-за дивана и выхватит из её рук. То, как были сжаты её губы, было знакомо Тому: он видел это на многих слизеринках, проходящих мимо последней жертвы розыгрышей Пивза в коридоре или невезучей девушки, которую они единодушно решили избегать всю неделю. (Поскольку Том ограничил своё взаимодействие с девочками своего факультета, он не знал, как выбиралась победительница. Не то чтобы его это особенно интересовало: они были по большей мере взаимозаменяемы, потому что редко говорили что-то интересное или делали что-то полезное.)

Незнакомка — это была женщина — не посмотрела в их сторону, когда Гермиона зашла в комнату, держа руку в кармане. Она скованно сидела, удерживая спину прямо, а лодыжки чинно скрещенными на уровне щиколоток, одетая в костюм-двойку для верховой езды, состоящего из пиджака и юбки из благородного твида, с ниткой жемчуга, выглядывающей у её горла, с тяжёлой филигранной брошью, прикреплённой к груди, и в блестящих туфлях на каблуках, объединяющих благоразумие и моду. В то время как её одежда говорила об её общественном положении, её волосы говорили о её возрасте: они были глубокого каштанового цвета, испещрённого седым, и сколоты на затылке, показывая, что она гораздо старше родителей Гермионы. Её суровость сочеталась с напряжёнными морщинками вокруг глаз и рта, которые были сжаты, словно она собиралась сделать что-то, о чём сожалела, и была на полпути к тому, чтобы передумать и немедленно уйти.

— Прошу прощения? — Гермиона шагнула от двери в гостиную. — Извините, но кто Вы? — спросила она, и острота её тона говорила о том, что на самом деле вопрос был: «И что Вы делаете в моём доме?»

Женщина подняла на неё взгляд, обратив внимание на пушистые волосы Гермионы и её повседневную летнюю одежду: белую блузку с девичьим круглым воротником, плиссированную юбку, вязаные чулки — ничто из этого не отличалось от того, как одевались школьницы летом.

— Миссис Мэри Риддл из Хэнглтона, — сказала женщина, не вставая с сиденья. — Рада с Вами познакомиться, — её манера речи была точной и чёткой до ледяного блеска, в ней не было ни одной растянутой гласной или выпавшей согласной, которые можно было бы ожидать от уроженца Йоркшира{?}[Жители Севера говорят с очень узнаваемым сильным акцентом, сильно отличающимся от южного Лондонского или стандартного “королевского” английского. Одна из его главных отличительных особенностей — “проглоченные” согласные. Например have – ‘ave. Северный акцент можно послушать, например, в оригинале “Игры престолов” (среди Старков и прочих лордов Севера), а для любителей посложнее — у ютуберши Plumbella ]: на самом деле, она мало чем отличалась от урбанистического вышколенного диалекта, на котором разговаривали Роджер Тиндалл и его друзья.

— Взаимно, — машинально ответила Гермиона, манеры взяли верх вместо тактичного оскорбления, которое, как мог понять Том, она была готова произнести. — Я Гермиона Грейнджер, дочь доктора и миссис Грейнджер из Кроули. Вы, должно быть, приходитесь Тому…

Внезапно внимание миссис Мэри Риддл ушло от Гермионы, заметив фигуру, стоявшую позади неё в дверном проёме.

Гермиона обернулась через плечо, затем на миссис Риддл, сидевшей перед ней на колючем парадном кресле, набитом конским волосом. Женщина уставилась на Тома, осматривая его с головы до ног и задержавшись на его лице: её выражение перешло от шока к некоторому неуместному знакомству, к странному восторгу, её глаза загорелись, а морщины вокруг глаз уже были не такими холодными и жёсткими.

Том уставился в ответ.

— Ты выглядишь в точности как твой отец, — выдохнула она.

Эти два слова, «твой отец», никогда не означали ничего хорошего в жизни Тома. Когда он был ребёнком, это было что-то, что было у других детей, но он этого никогда не знал, и все его уловки и таланты не могли отнять это у них, чтобы подарить себе, очистить себя от невежества, которое они выставляли напоказ. Когда он стал достаточно взрослым для школы, это были слова, которые выходили изо рта преподобного Риверса, произносимые с торжественным неодобрением, описывая величественную, но далёкую фигуру, которая была больше дисциплиной, чем руководством, больше символом, чем человеком. «Твой отец» — Отец всех, вездесущий и единый, и от того, что преподобный читал свои священные слова приютской пастве, шестилетний Том чувствовал себя ещё меньше и ничтожнее, чем уже ощущал.

А в его самых свежих воспоминаниях «твой отец» был персонажем, о котором знали лишь понаслышке, о нём говорили вполголоса среди тех, кто был знаком с ним. Позор, выпавший из общественного уважения, джентльмен лишь в экономическом смысле этого слова{?}[Джентльмен не всегда молодой человек с хорошими манерами или знатного рода (но часто). Джентльменом становился любой при достаточном большом земельном наделе, и во время колонизации, например, Африки, многие прежде незнатные молодые люди обретали достаточно земельной собственности, чтобы обрести титул.], лишённый истинного благородства своего звания из-за публичной огласки своих проступков.

Рука Тома опустилась в карман брюк, нащупывая тисовую рукоятку, торчавшую у края. Его пальцы сомкнулись на ней, и он почувствовал крепкий захват других пальцев вокруг своего запястья.

Том сделал шаг вперёд без сознательной мысли.

— Том! — прошипела Гермиона. — Что ты делаешь!

Она толкнула его руку вниз, где он боролся с ней, чтобы поднять её, поднять палочку — навести её — прицелиться…

— Гермиона? Том? — позвала миссис Грейнджер позади. — Я только что поставила чай. И у нас будет торт на сливочном масле — я знаю, что тебе никогда не приходился по вкусу сдобренный маргарином.

Миссис Грейнджер прошла мимо них, нагруженная полным чайным подносом, не заметив, что Том почти направил палочку на магла. На гостя.

Но Гермиона знала это, она держала его за правую руку и, переплетая пальцы, оттащила его от палочки и потянула к дивану.

— Это мой дом, а не Косой переулок! — жёстко шептала Гермиона. — Ты не можешь здесь этого делать! Меня исключат из-за тебя!

Она не отпускала его руку, пока миссис Грейнджер ставила поднос на журнальный столик и расставляла чашки и чайные ложки. В дополнение к чайнику там было блюдо с припорошенным сахарной пудрой тортом королевы Виктории{?}[Классический торт к чаю: два сдобных бисквита, промазанных (зачастую) клубничным джемом, между которыми толстый слой взбитых сливок и свежей клубники ], и несколько маленьких горшочков с кубиками сахара для чая, а также взбитыми сливками и лимонной помадкой{?}[Она же лимонный курд — нечто вроде густого кисловатого заварного крема с ярким лимонным вкусом] к торту. Миссис Грейнджер, как хозяйка, разлила чай, не пролив ни капли, и после передачи по кругу щипчиков для сахара и сливок отряхнула руки и села на диване напротив Тома и Гермионы.