Одного поля ягоды

Нотт взмахнул палочкой. Тусклый свет выстрелил из её кончика, и Гермиона и Трэверс упали оглушёнными на землю стрелкового окопа, выстланного кучей мешков, из которых сыпался песок посреди своего создания. Нотт порылся под плащом Гермионы и сорвал золотую цепочку ожерелья с сияющей стеклянной бусиной, качающейся на ней.

Поднявшись и высунувшись из окопа, Нотт сказал:

— Вот, Риддл. Лови.

Лестрейндж нырнул и схватил зачарованное ожерелье до того, как оно коснулось грязи. Том вялым поворотом палочки отменил Дезиллюминационное заклинание на своём исходном парящем теле и услышал, как резко втянул воздух Нотт.

— Подвязки Морганы! Риддл, что ты наделал?! Грейнджер и я отвели от тебя взгляд на час, а ты пошёл и стибрил тело Эйвери, потому что, конечно, это было самым разумным способом избавиться от перевёрнутого зрения. Я думал, ты выпил оборотное зелье и заставил Эйвери взять гандикап! Но нет, конечно, нет, это же настоящий Эйвери во плоти, не так ли! — Нотт начал рвать на себе волосы. — Как мы собираемся скрыть, что у Эйвери искалечен мозг? Парень сам по себе уныл, но, разумеется, его отец заметит, что он ещё больший овощ, чем обычно!

Нотт повернулся к Лестрейнджу, подняв палочку, и приступил к гневной тираде:

— Ты, Лестрейндж, ты, дубина! Почему ты не попытался остановить Риддла?!

— Остановить Риддла? Я и не подумал об этом, — пожал плечами Лестрейндж. — К тому же, если бы это не был Эйвери, то Риддл попробовал бы это на мне. Спасибо, но, пожалуй, нет.

Единственным ответом Нотта было простонать и хлопнуть рукой по глазам. Столь сообразительному аргументу было невозможно противостоять.

— Я не сломал его, прекрати терзаться, — сказал Том. — Эйвери пустил меня.

— Да, но если бы он передумал в любой момент, то конфликт воль бы привёл к необратимому внутреннему ущербу… Как ты хорошо знаешь из собственного опыта. Человеческое тело не создано больше чем для одного человеческого сознания у руля в любой момент времени.

— Я знаю, — сказал Том. — Поэтому мы с Эйвери заключили сделку. Я был во главе всё это время. Посмотри на меня — э-э, него. Никаких носовых кровотечений, склеры чистые, как стёклышко. Ни одного лопнувшего сосуда в зоне видимости.

Нотт ущипнул себя за переносицу и глубоко вздохнул, успокаивая дыхание:

— Ты можешь хотя бы вернуться в своё обычное состояние?

— Это не должно стать проблемой… теоретически, — сказал Том. — Вот, положи моё тело поверх этого мешка с песком. Я буду медитировать, поэтому не отвлекай меня. Если Трэверс или Гермиона проснутся до того, как я закончу, ты знаешь, что делать. Лучше, если все остальные останутся в невежестве относительно этих новых обстоятельств.

Том в теле Эйвери лёг на стопку мешков с песком и закрыл глаза. Погружаясь в медитативное состояние разума, он смутно слышал, как Нотт ругался с Лестрейнджем, но он перестал уделять большое внимание их сваре.

— Имей хоть немного здравого смысла или самоуважения. Ты не можешь позволять Риддлу делать всё, что он захочет!

— Почему нет?

— Потому что большинство идей, которые он придумывает, поистине отвратительные!

— Но он такой умный, и все учителя любят его. Дамблдор лично обучил его легилименции. Как его идеи могут быть плохими…

Потребовалось некоторое время, чтобы построить мысленную конструкцию, копирующую существующую до мельчайших деталей. Обстановка, настроение и окружение — всё должно было быть органично интегрировано в основную внутреннюю хронологию памяти Эйвери, чтобы это было принято и усвоено. Альтернативой было то, что разум Эйвери отвергнет внедрённую ложную память как сверхъестественную пантомиму жёстких, восковых автоматонов. Имея ограниченный опыт управления воспоминаниями своего акромантула о его бывшем владельце, Рубеусе Хагриде, Том не мог создать ничего слишком экстравагантного, поэтому он ограничился воспоминаниями в пределах одного денника конюшни, расположенного рядом с существующим. Закончив с необходимым оформлением витрины, он сосредоточил своё внимание на piece de resistance{?}[(фр.) дословно “кусочек сопротивления”. Используется для названия чего-то “лучшего”: главное блюдо (среди других блюд ужина), венец творения художника (среди других картин) и т.п.]: лошади и жеребёнке.

Хорошо, что он провёл некоторое время, копаясь в мыслях лошадей Томаса Риддла. Он не был уверен, что Приютский Том, который мало что знал за пределами Лондона, мог бы проделать настолько достойную работу, даже с учётом возраста и опыта восемнадцати лет на этой Земле.

Когда он закончил устанавливать чудесную сценку, достойную быть на жестянке с печеньем, о маме-кобыле, кормящей своего новорождённого жеребёнка, он покинул созданное воспоминание и закрыл дверь денника за собой. Убедившись, что его разум был спокоен и упорядочен, он зашёл в соседний денник и увидел Эйвери там, где оставил мальчика. Держа голову лошади на коленях, одной рукой обхватывая её перистую белую гриву, другой вытирая соляные следы, высохшие белыми линиями от глаз до челюстей.

Эйвери обернулся, когда распахнулась дверь денника:

— Ох. Риддл. Ты вернулся.

— Да, — сказал Том.

— Ты закончил то, что хотел?

— Да. Мы выиграли игру.

— Это хорошо.

После секундной тишины Том кивнул в сторону лошади:

— Что с ней случилось? Ну, знаешь… после.

— Она умерла с жеребёнком внутри, — сказал юный Эйвери, глядя вниз на дрожащую лошадь, наполовину закопанную в солому. — Молодая гранианская крылатая лошадь с нетронутым жеребёнком с хорошей родословной стоит по крайней мере тысячу галлеонов на рынке зельеваров. Мы с отцом оттащили её во двор и разрубили тело для аптекарских комиссионеров. Крылья для зелья сна без сновидений, плоть для пасты от синяков и лосьонов от шрамов, хвост и грива для зачарованной одежды, кровь для зачарованных чернил, кости и шкура для клея переплётчикам. Когда я закончил с грязным делом, пара фестралов нашего поместья нашла меня и слизала кровь с моих рук. Это был первый раз, когда я их увидел.

Том нахмурился:

— Смерть твоего питомца — как это может быть мирным воспоминанием? Я попросил о воспоминании умиротворения и спокойных мыслей.

— Думаю, — сказал Эйвери, — в этот день я принял, что кто-то рождается сильным, кто-то рождается слабым, а остальные не рождаются вообще. Именно так вращается это колесо. Когда оно повернётся в следующий раз, возможно, у меня будет достаточно сил, чтобы найти её снова.

— Я нахожу фатализм таким утомительно банальным, — бесстрастно заметил Том. Он шмыгнул носом в ответ на пустой взгляд Эйвери. — Пошли, мальчик. За мной.

Когда Эйвери увидел новое воспоминание о своей лошади, крепко стоящей на ногах и живой, он подбежал и обхватил его шею своими руками:

— Ты сделал это!

— Ты сомневался в моих способностях?

— Я не знал, что это кому-либо под силу, — признал Эйвери. — Как это работает? У меня есть два набора воспоминаний. Я могу помнить, как они оба случились, но только одно из них настоящее…

— Ты можешь выбрать, к какому захочешь вернуться. Оба, если предпочитаешь, — сказал Том. — Но новое воспоминание существует только в этом пространстве. Если ты покинешь денник, твоя версия из воспоминаний или чья бы то ни было ещё не будет об этом знать, — он показал жестом на маленького белого жеребёнка, счастливо сосущего вымя матери, его влажные крылышки широко раскинулись, чтобы высохнуть в тёплом стойле. — Однако мне интересно, достаточно ли существенна эта построенная память, чтобы её можно было извлечь для просмотра в Омуте памяти. Если так, то есть ещё больший потенциал, который предстоит изучить… — он прочистил горло. — На этом я удалюсь.

— П-подожди, Риддл, — сказал Эйвери. — Как я вернусь обратно?

— С магически пропитанной визуализацией, — ответил Том. — Ты должен представить себя просыпающимся от яркого сна. Обрати внимание на свои физические чувства: они переплетены с твоим физическим «я». Можешь ли ты почувствовать ткань своей мантии на своей коже, услышать плеск волн на берегу озера или щекотание волос, падающих на брови? Каждое минутное ощущение, которое ты считаешь само собой разумеющимся в мире бодрствования, должно быть с готовностью схвачено. Лови чувства и не позволяй им покинуть тебя.