Одного поля ягоды

— Почему ты не пошлёшь за доктором, чтобы починить её? У тебя есть магия, у тебя есть семейные деньги. Разумеется, ты можешь их использовать, чтобы вылечить лошадь.

— Мы вызвали магозоолога по каминной сети, и он сказал, что может прийти через шесть часов, — сказал Эйвери. — Это слишком долго. Если роды занимают дольше часа, значит, что-то пошло не так. Отец говорит, что мне стоит перестать волноваться и дать природе взять всё в свои руки. Если она сильная, она выживет. Если она дефективная, природа возьмёт причитающееся.

— Сколько уже прошло?

— Почти три часа. Её жеребёнок всё ещё там и не выходит. Думаю, он умер.

— Это твои воспоминания?

Эйвери кивнул.

— Значит, это уже случилось, — сказал Том. — Если это только в твоей голове, ты можешь это изменить. Ты можешь превратить это воспоминание во всё, что захочешь. Это как сон, ты можешь управлять им, если твоя сила воли достаточно мощна.

— Я не могу пользоваться магией вне школы, — сказал Эйвери. — Я не знаю много о магии. И совсем ничего о магии разума или целительства.

Том почти закатил глаза. Это было многолетнее воспоминание, не реальность. Здесь не было законов о магии несовершеннолетних. Никаких законов, если не хотелось, чтобы они были.

— Я могу спасти её, — сказал Том, доставая палочку. — Но тебе запрещается сопротивляться мне. Ты должен оставаться в стойле с этой лошадью, и ты не сможешь выйти, пока я не скажу, что закончил. Ты понял?

— Да, — прошептал мальчик, его выражение лица разрывалось между опасениями и подсчётами. Он взглянул на лошадь, потом вверх на Тома. — Делай, что тебе нужно.

Он всегда знал, что это было возможно: телесное владение.

Во время своих слишком-частых-чтобы-это-было-удобно посещений Дамблдора на чай, старик описывал законное применение магии разума для карьерных возможностей. Оттуда Том узнал о любопытном пересечении медицинского искусства, известного как «целительство разума». Дамблдор ходил вокруг да около в своей избегающей манере вокруг этой темы, чтобы Том не сформировал слишком много докучливых независимых идей, но упомянул, что волшебник может войти в сферу добровольного сознания и принять на себя страдания и муки прошлого опыта, успокаивая или исследуя их посредством тихой нейтральности объективного глаза и разума. За этим последовало мягкое предупреждение о том, что зарегистрированные медицинские волшебники и медицинские ведьмы, специализирующиеся на лечении таких психических повреждений, должны ограничивать себя только сферой разума, как того требует их профессиональная клятва. Тем самым подразумевая существование ещё одной сферы, которую посетитель может исследовать.

Том моргнул. Он не видел ничего, кроме темноты вокруг себя. Он чувствовал тяжёлый, сдавливающий вес, прибивающий его от головы и плеч до конечностей. Несколько удушающих вздохов он мучился с весом, пытаясь и терпя неудачу при подъёме, лишь чтобы осознать, что этот вес был массой его тела. Тело Эйвери было тяжёлым от мышц, тогда как его собственное было гибким и подтянутым.

— Иэн? — пробормотал Лестрейндж, слепо дёргая Тома за рукав. — Огни погасли, и я ничего не вижу. Риддл неподвижен. Что мы будем делать? Если я призову свет палочкой, они узнают, где мы.

— Лестрейндж, — сказал Том голосом Эйвери. Это был непривычный звук, заточенный под скатывающееся хрипение, и его — Эйвери — язык спотыкался о резкие согласные лондонского акцента Тома. — Какого вида палочка у Эйвери?

— Р-Риддл? Это ты?

— Да, — нетерпеливо сказал Том. — Я встретил тебя в обувном магазине перед вторым курсом. Ты сказал мне, что ногти на твоих пальцах ног надо было удалить и вырастить заново. Ты знаешь, из какого дерева и с какой сердцевиной сделана палочка Эйвери?

— Каштан и дракон, думаю, — сказал Лестрейндж. — Ты будешь пользоваться его палочкой?

— Я бы предпочёл свою, но это может потребоваться, — сказал Том. — Моя магия всё ещё в моём теле, создаёт связь с телом Эйвери и его магией. Дракон — это хорошо, единороги более капризные с теми, кто их одалживает.

— Он в порядке? — спросил Лестрейндж. — Он может слышать меня?

— Он… отдыхает, — сказал Том. — Он вернётся, когда я позову его. А теперь, видя, что ты слепо сидел в темноте всё это время, очевидно, что у тебя нет умения того, что я собираюсь сделать. Я трансфигурирую свои глаза, а потом твои, чтобы мы могли видеть, что будем делать. Я буду ответственным за то, чтобы добыть ожерелье и обернуть чары очков, а твоя задача — защищать моё тело. Моё другое тело.

Приложив палочку Эйвери к своему виску, он медленно повернул её и провёл частичную человеческую трансфигурацию, превращая свои глаза в кошачьи. Он подумал о том, чтобы принять предложение Гермионы о совиных, но вмешательство мисс Друэллы Розье напомнило ему, что кошки были удивительными созданиями, активными на рассвете и закате. Рассвет вскоре приближался, и кошачьи глаза позволят ему приспособиться от тусклого освещения к солнечному свету. Это была сложная работа, чтобы убедиться, что зрительный нерв подключён к нужным местам, а затем он закончил и увидел серебристый лунный свет, отражающийся от скользких камней и шепчущих болотных трав, и далёкий свет свечей в окнах башен. Он быстро повторил процесс на Лестрейндже, приказав ему грубым голосом Эйвери: «Стой смирно и не двигайся, а то твои глаза выпадут из твоего черепа».

За ним последовал ряд заклинаний: уменьшение веса на медитативную форму исходного тела Тома, левитация и амортизация, затем наколдованная верёвка, чтобы привязать свой ремень к запястью Лестрейнджа. Было дико видеть, как Лестрейндж водил качающееся, парящее тело Тома Риддла на верёвочке, как воздушный шарик, но Эйвери-Том закончил всё заклинанием Дезиллюминации, поэтому это быстро спряталось из поля зрения.

Он заметил, что трансфигурации проходили гладко и магия с готовностью исходила из палочки Эйвери, но было своеобразное сопротивление наложению заклинаний, требующее от него большей ясности и настойчивости в своих намерениях, тогда как его белая тисовая палочка могла предугадать его желания в мгновение ока с первыми проблесками визуализации.

«Лучше закончить с этим побыстрее, — подумал он. — Только представь, если мы застрянем в теле Эйвери навсегда».

К тому времени, когда он закончил, туманное белое облако начало неуклонно ползти по осоке высотой около восьми футов{?}[~ 2,5м] и густое, как лондонский гороховый суп{?}[Туман «горохового супа» — так называют лондонские туманы, частые и плотные, визитная карточка города]. Оно прилипло к земле и, выйдя за пределы высоты головы, растворилось в предрассветном воздухе. Ни в коем случае не естественный туман. Том не был уверен, гордиться ему или раздражаться тем, что члены команды Гермионы синхронно применили его вариант заклинания Супер-пара Томаса Бертрама — Вапоратус. Среднестатистический заклинатель мог скрыть этап дуэли, но чтобы создать такой толстый участок, требовалось как минимум четыре волшебника. Или Том Риддл, конечно.

И как жуткая тень, белый туман сопровождала тихая стая луноликих сипух, пролетающих над ними в организованной схеме поиска в форме сетки.

«Гермиона», — подумал Том. Наколдованные птицы были отличительной… аффектацией Рейвенкло. Когда команда Рейвенкло по квиддичу выигрывала матч, стадионы достаточно неизбежно были заполонены хриплыми криками наколдованных орлов. Это было так громко, что они с Гермионой могли их слышать из окон библиотеки, когда они ходили позаниматься в тишине. Он предпочитал традицию Слизерина — аплодировать после каждого дерзкого бравурного исполнения, как посетители оперы. По крайней мере, они не оставляли перья и помёт, которые лежали вокруг, пока действовала магия.