Одного поля ягоды

Когда Том открыл глаза, он был благодарен, что его зрение вернулось в норму.

Он удивился, увидев, что Гермиона спала на его груди, её лицо зарылось в изгиб его плеча, её кудрявые волосы прижались к его щеке. Нотт и Лестрейндж стояли над ним, всё ещё пререкаясь друг с другом, а их палочки дико вздымались в воздух от их возбуждения.

— Ну и что, если он застрял в теле Эйвери? Риддл что-нибудь придумает, мы должны доверять ему.

— В этом-то и дело, недоумок. Я не доверяю Риддлу.

— Но это твоя проблема, Нотт, не его. Если бы ты доверял ему, ты бы за него не переживал.

— Если бы было так просто лишь… лишь довериться Тому-чёртову-Риддлу!

— До этого не так уж сложно дойти. Перестань так много думать, на мне это срабатывает.

Нотт простонал. Лестрейндж загоготал над очевидным раздражением другого мальчика.

— Может ли кто-то мне объяснить, — сказал Том, — почему Гермиона вот так на мне лежит?

Тирада Нотта оборвалась на полуслове. Его взгляд сначала метнулся на Тома, на спящее тело Эйвери рядом с ним, затем на Трэверса, лежащего лицом вниз через несколько футов от них, затем снова на Тома:

— Я… Я, эм, подумал, что было бы хорошо иметь физический сенсорный якорь, чтобы направить тебя из внутренней сферы. У тебя, деликатно говоря, страннейшая одержимость Грейнджер или её волосами. Не притворяйся, что не играл с её заколкой перед сном прошлой ночью. Ни одна чистокровная девушка на нашем факультете не пользуется такими простыми стальными заколками.

— Это сработало, — признался Том. Это было единственным признанием благодарности, которое получит Нотт. — Мальсибер, Розье и Блэк всё ещё где-то там. После того как их оглушили, начал подниматься туман. Вы с Лестрейнджем должны пойти и забрать их, — он потянулся к своей палочке, которая была вложена в его рукав. — Ренервейт. Вот, возьмите Трэверса с собой.

— А Эйвери? — спросил Лестрейндж.

— Он будет прибит разрывающей головной болью, когда проснётся, я предполагаю, — сказал Том. — Дайте ему отдохнуть.

— А что насчёт Грейнджер? — сказал Нотт. — Ты не собираешься её будить?

— Пошли, Нотт, — сказал Лестрейндж. — Риддлу нужна минута уединения.

— Для чего?

Лестрейндж широко подмигнул:

— О, ты знаешь…

— Нет, Лестрейндж, вообще-то не знаю.

— Я расскажу тебе по дороге, — сказал Лестрейндж. Он поднял растерянного и уже проснувшегося Трэверса за шкирку плаща и поставил мальчика на ноги. Он продолжил шепчущим голосом: — Пойдёмте, разве вы не заметили, что у Риддла всегда лучше настроение после того, как он закончит с Грейнджер?

— О, — сказал Нотт с гримасой на лице. — О. Эгх. Да, да, я вижу, что ты имеешь в виду. Мы просто… Оставим их с этим, пожалуй.

Когда они ушли, Том провёл несколько минут, облокотившись на груду мешков с песком, держа Гермиону в руках и поглаживая её волосы. Её мантия была покрыта спёкшейся грязью с песком, и на её носу был грязный развод. Он вытер его своим рукавом.

Он вернулся в своё тело. После того как он побывал в разуме Эйвери и направлял его тело, как кукловод, Том был рад вернуться к обычному себе, если подобная фраза «обычный Том Риддл» могла бы существовать без того, чтобы Вселенная не схлопнулась из-за своей полной невозможности. Его конечности были правильной длины, его плоть больше не висела тяжело на его скелете, как слишком большое пальто, и его руки были вновь своей элегантной формы, а не грубыми толстыми сосисками, шероховатыми от мозолей. Он провёл пальцами по волосам Гермионы, нежно оттягивая одну кудряшку. Она отскочила в ту же секунду, как он её отпустил. Кончик его пальца опустился с её волос на заднюю часть её шеи, легко проводя по её позвоночному хребту.

Тела были такими слабыми, такими хрупкими. Теперь это было для него очевидно: потенциал возможности переодеться в новое тело на любой случай, например, в костюмы для ужина, танцев, визитов и похорон. Но всё ещё не было ничего более подходящего, чем владеть собственным телом, сосудом Земли, который был сделан специально для него, чтобы хранить его магию, его и только его…

«Не только лишь мою, — ленивая мысль пришла к нему, пока он обнимал Гермиону. — Так же и тело Гермионы не было для неё и только для неё».

Она моя.

Одной из многих вещей, которые он ненавидел в нахождении в теле Эйвери, был безразличный взгляд, которым на него смотрела Гермиона.

«Ренервейт», — вызвал он. Гермиона прижалась к нему крепче, будто инстинктивно ища тепла, её руки сжимали его лацканы. Он тихо рассмеялся, и её глаза распахнулись.

— Том?

— Доброе утро, Гермиона.

— Что случилось? — она запрокинула голову над мешками с песком, увидела крушение своих окопов, поле боя в размозжённой концертине{?}[то же, что и спираль Бруно] и мешках с высыпающимся песком и поморщилась. — Где все?

— Эйвери выбыл, — Том показал на Эйвери без сознания, лежащего на мешке с песком в ярде от них. — Лестрейндж пошёл оживить остальных, где мы их оглушили.

— Ах. Значит, твоя команда победила.

— Естественно.

Она вздохнула:

— Мы даже не смогли тебя побороть шестеро на трое.

Скорее, шестеро на двое.

— Возможно, в следующий раз тебе удастся восьмером против одного, — буднично сказал Том.

Гермиона простонала и прижала свой лоб к его щеке. Он продолжил рассеянно поглаживать её волосы:

— Всё это время на наших собраниях за последние три года ты, должно быть, сдерживался.

— Да, — сказал Том. — Тебя это удивляет?

— Нет, не особенно. Я просто… — она раздражённо выдохнула. — Мне просто жаль, что мы не работали над практической защитой от Тёмных искусств годами ранее. Вместо этого мы пытаемся начать всё сначала, развивая наши практические навыки и навыки командной работы с нуля, в то время как мы должны быть на стадии закалки их реальным опытом.

— Если это поможет, я могу сдерживаться… немного меньше, — предложил Том.

— Мне бы хотелось этого, — сказала Гермиона, подняв на него взгляд.

— Правда? — спросил Том. — Этого ты хочешь?

С её распушившимися от естественного утреннего тумана, который поднимался от солнца, волосами, её распахнутым и перекошенным воротником там, где Нотт сорвал ожерелье с её горла, и с её красной краской на щеках от напряжения, всклокоченность Гермионы должна была бы вызывать у него отторжение. Должна была. Три года назад её неопрятность волновала бы его, и он бы вызвал несколько очищающих и отглаживающих заклинаний и отправил бы её восвояси без задней мысли. Но теперь? Это всё ещё волновало его, крайне волновало, но в совершенно другой манере, чем раньше. Это непостижимое состояние волнения заставляло его хотеть толкнуть Гермиону в грязь и ещё сильнее её растрепать. Сделать так, чтобы, когда ей наконец-то позволили подняться с ослабевшими коленями и шатающейся, её внешний вид нельзя было принять за результат несчастного случая, а распознать как намеренное состояние растрёпанности.

Глаза Гермионы расширились, и в их отражении он увидел себя с нимбом золотого рассвета.

— Ты хочешь, чтобы я сдерживался? — сказал Том.

— Н-нет.

Он расплылся в улыбке:

— Хорошо.

Первый поцелуй Тома — его первый настоящий, вне воспоминаний людей, — был робким и осторожным касанием его губ о её. Формальное действие, специально просчитанное, чтобы не испугать Гермиону, но в то же время чтобы убедить её, что это было искренним представлением силы его чувств к ней. Он отодвинулся, чтобы посмотреть на её реакцию, и увидел, что она вся порозовела до самого открытого горла, где её пульс трепетал, как крылышки пикси.