Одного поля ягоды

Его второй поцелуй был медленным, и исследовательским, и жадным, он неспешно изучал контуры её рта и губ. Он мог чувствовать изгиб её смущённой, ликующей улыбки на своём рту и взмах её ресниц на своих скулах. Её волосы упали, как занавеска, вокруг них двоих, и его пальцы запутались в мягких, пушистых кудрях, чтобы удержать её от отдаления дальше, чем требовалось, чтобы сделать вдох воздуха. Разумеется, не для того, чтобы оставить его одинокого и покинутого на земле, голодного, и жаждущего, и вожделеющего.

На третьем поцелуе он сдался ей. Он терпеливо ей покорился для её изучения и надеялся, что получил преимущество. Маленькие ладошки Гермионы хлопали его по плечам и проводили по щетине на его челюсти — он не брился со вчерашнего утра, и пробивалась тень его усов, — затем она взъерошила его волосы так, как, он знал, легион восхищающихся третьекурсниц всегда мечтал. Он скорее почувствовал её тихое хихиканье, чем услышал, и крепче обхватил её руками.

Когда Гермиона закончила своё достаточно тщательное расследование, включавшее в себя упражнение «засунуть руку под свитер», которое они вскользь обсудили прошлым сентябрём, Тому понадобилось некоторое время, чтобы собрать свои мысли там, где он их отбросил в пользу физического отвлечения. Он сказал первые слова, которые пришли ему на ум.

— Поскольку я склонен продолжать это довольно часто в ближайшем будущем…

— Что это…

— …Из этого следует, что очевидным курсом действий должны быть наши брачные договорённости.

— Т-Том! — ахнула Гермиона. — Ты ведёшь себя импульсивно и беспечно. Тебе нужно всё обдумать…

— Гермиона, — поспешно сказал Том, приложив свой палец к её покрасневшим губам. — Ты знаешь, что я всё обдумал. Несколько лет назад я сказал, что брак между нами будет деловым соглашением рациональности, удобства и практичности. Это едва ли было мимолётной мыслью безрассудного ума тогда, и не она это и сейчас. И моё мнение… развилось с тех пор. Даже если бы было иррационально, неудобно и непрактично иметь тебя в качестве жены, я всё равно хотел бы этого. Я всё ещё хотел бы тебя.

— Я не знаю, как ты убедил себя поменять своё мнение, но полагаю, если кто-то и способен на это, то только ты сам. Мне очевидно, что что-то к этому привело, — Гермиона медленно вдохнула и опустила голову на его плечо. — Что ж. Как это не меняет всего между нами, Том?

— Я не понимаю, почему должно, — сказал Том. — Ты знаешь не хуже меня, что больше нет никого в мире, похожего на нас. Что бы мы ни хотели или ни не хотели, мы найдём способ так это и сделать. И, — он продолжил тихим, но твёрдым в убеждении голосом, — нет никого вроде тебя в этом мире для меня. Ты со своей нежной душой и неизлечимым альтруизмом можешь найти для себя магла Роджера или злополучного Кларенса, слоняющегося в каждом книжном магазине или университетской библиотеке Англии. Для меня, Гермиона, больше никого нет. У меня бы никого не было… Только ты.

— Том, — прошептала Гермиона. Её звёздчатые глаза потухли и затянулись облаками, капая слезами на её щеку.

Том стёр слёзы с её кожи и прижал Гермиону ближе, давая слезам впитаться в его воротник и исчезнуть с виду. Он ненавидел, когда она плакала. Он бы презирал этот вид и звуки от любого другого, но каким-то образом было хуже, когда слёзы шли от его собственной Гермионы. Его бы не так волновали слёзы, если бы это значило, что он мог бы найти человека, ответственного за них, и потребовать запоздалых извинений от него для Гермионы на кончике своей палочки. Но никогда не было так просто. Не было ответственного лица, против которого можно вести войну, не было Карфагена, чтобы стереть его с лица земли до последнего кирпича, и единственное, что он мог сделать, было даровать ей ничтожные, беспомощные оправдания устного утешения.

— Ты думаешь кругами, Гермиона. Я чувствую это, — сказал Том в недоумении от её реакции. Почему ей грустно от того, что он сказал, что у него была бы она или никого? Это было правдой. Это всегда было правдой. Много лет назад, когда она предложила убежать в палатке, чтобы увильнуть от магловского призыва, он сказал ей, пообещал ей, что он бы не убежал ни с кем другим. Без неё он бы пошёл один. В полуночный звон тринадцатилетия он знал это без проблеска сомнения.

— Скажи мне честно, — сказал он. — Ты хочешь меня?

— Я… Ты мне небезразличен, Том. И, может, достаточно, ч-чтобы эм, хотеть тебя. Но то, чего я хочу, далеко не единственное, что надо принять во внимание для таких решений.

— Нет, это всё, что требуется, — с усилием сказал Том. — Это правило магии: если ты хочешь чего-то достаточно сильно, то это становится настоящим. Это, — сказал он, целуя её и пробуя на вкус соль её слёз, — настоящее. Ты знаешь, что оно настоящее. С тобой всё настоящее. Никто для меня не настоящий настолько, как ты.

Он не понимал, почему эти слова делали её такой грустной, отчего он чувствовал себя так же, как когда распознавал правду от лжи. Он был решительно настроен держать её крепко и целовать её залитые краской щёки, её шмыгающий нос, её мокрые веки, её дрожащий рот, пока эти меланхоличные чувства не уйдут и не заменятся чем-то получше.

Они только отстранились от пятого поцелуя, когда Том услышал шаги, чавкающие по грязной траве.

— Нотт, когда мы вернёмся в спальню, хорошо бы тебе наскрести те пятнадцать галлеонов, которые ты мне должен, — раздался голос Розье.

— Это ничего не значит! — заныл Нотт. — Они таким занимаются постоянно!

— А в чём дело? — спросил Мальсибер, почёсывая голову, — я думал, все знают, что Риддл в паре с Грейнджер. Она сидит за нашим факультетским столом с ним. Невестам других факультетов позволяют есть за столом Слизерина, таково правило.

— Мы в паре, — сказал Том, поднимаясь на ноги. Он протянул руку Гермионе и с облегчением увидел, что ей понадобилось не больше мимолётного сомнения, чтобы её взять. — Гермиона сделает из меня почтенного человека. Не то чтобы я им уже не был. Но вы знаете меня: я не отвернусь от второй порции уважения, если мне её предложат.

— Мы поговорим об этом позже, Том, — тихо сказала Гермиона, отряхивая грязную мантию и вытирая влажные щёки. Она прочистила горло и переключилась в свой режим учёного лектора, хотя её голос прозвучал мягко и мелодично, а её глаза были опухшими и розовыми. Мальчики посмотрели с прищуром на неё, затем на Тома и не посмотрели на неё снова, подчёркнуто притворяясь, что не заметили, что она плакала, а им не было любопытно, что он сделал, чтобы призвать эти слёзы.

— Раз мы все в сборе, нашим следующим командным заданием будет обратить трансфигурации театра боевых действий, которые я создала, — сказала Гермиона. — Я изначально проделала бoльшую часть работы, чтобы их наколдовать, но, думаю, все должны воспользоваться возможностью потренироваться в крупномасштабных трансфигурациях. Это может быть не классным заданием, но вы можете собственными глазами увидеть, какая мощная и полезная трансфигурация в фактической обстановке.

Она вытащила палочку и взмахнула ею в сторону ближайшей стойки ограждения, которая вернулась в свою изогнутую форму куста осоки. Спираль Бруно, освобождённая от своего якоря, рухнула внутрь, и её острые края опасно закачались. Гермиона быстро вызывала невербальное Щитовое заклинание:

— Уф! Осторожнее с проволокой. Если вы порежетесь, подойдите ко мне за пузырьком бадьяна.

Следующие полтора часа прошли за устранением беспорядка, который они — ну, «Эйвери» — сделали из поля боя Гермионы. Блэку и Мальсиберу было поручено испарить мешки с песком. Гермиона показала, как она провела последовательную трансфигурацию, превратив траву в льняную нить, а затем нить — в колючую проволоку. Нотт был достаточно быстр в отмене этого заклинания хотя бы потому, что он внёс свой вклад в их создание.