Одного поля ягоды
Шрифт:
канцелярия «Ежедневного пророка», Косой переулок, дом 43.
Она составила письмо для редакции «Ежедневного пророка» и приложила мешочек галлеонов.
Большинство давало свой собственный адрес для совиной почты, но Гермиона не хотела привлекать лишнее внимание и подставлять родителей, оставляя их магловский адрес в популярной газете. Она также не хотела оставлять свой адрес в Хогвартсе: читатели решат, что это какая-то уловка или шутка, если увидят, что ученик оплатил рекламу. Поэтому она решила дополнительно заплатить «Пророку», чтобы они хранили письма, пока за ними не прилетит её сова. Теперь ей оставалось уговорить маму, потому что рыночная цена частного мастера оберегов была больше, чем все её карманные и подаренные на день рождения деньги вместе взятые.
Хорошо,
Она позаботилась о магической стороне вопроса и была уверена, что мама справится с остальным.
====== Глава 10. Обещания ======
1939
В этот раз в замке на рождественские каникулы осталось в два раза больше учеников, чем в первый год Тома.
Большинство из них были маглорождённые или полукровки, и все они были из семей, которые жили в магловских районах.
Волшебник, который мог себе позволить снять небольшую квартиру в центре Косого переулка, мог потратить ту же сумму в британских фунтах и снять для себя комфортный таунхаус в магловском Манчестере или Брайтоне. Этой опцией воспользовались многие семьи с несколькими детьми: хозяйства полукровок или смешанные умели довольно ловко сливаться с магловскими соседями, чтобы магловские родители волшебных детей могли продолжать ездить оттуда на свои магловские работы. Доступ к волшебным местам в магловском доме был возможен для семей, у кого камин был подключён к Каминной сети.
Как и в прошлом году, Том был единственным оставшимся учеником из второкурсников Слизерина. Все его одноклассники были знатными, самопровозглашёнными чистокровными людьми, кто жил в уединённых имениях и особняках, что снова означало, что вся спальня была в его распоряжении. Большинство его факультета тоже вернулись в свои дома, осталась лишь горстка учеников с пятого и седьмого годов, которые планировали готовиться к экзаменам с библиотекой Хогвартса в пешей доступности.
В Большом зале был накрыт только один длинный стол, что означало, что Том был вынужден слушать болтовню учеников других факультетов, некоторые из которых жаловались, что им пришлось остаться в Хогвартсе, а не поехать в свои магловские дома к родителям. Они что, не знали, что в немагических частях Британии были введены талоны на еду? Хорошо обученный волшебник никогда не умрёт от голода, если только он не идиот, но хоть для кого-то и было нетрудно растянуть одну порцию муки или буханку хлеба, большинство не могло размножить нормированные предметы роскоши типа чайных листьев, кофе и шоколада, а уж тем более соорудить скульптуры из мороженого и семислойные пироги, которые подавали на пирах Хогвартса. Как будто однокашники Тома не понимали, что жить в Хогвартсе — это привилегия, а вернуться в магловский дом означало оставить свою магию во имя закона.
Одной спасительной стороной, компенсирующей необходимость выдерживать бредовые разговоры — помимо еды, в первую неделю проживания в замке Тому было трудно решить, что лучше: трапезы или библиотека, — был тот факт, что Гермиона тоже была вынуждена это выдерживать прямо под его боком.
Но… Похоже, сейчас ей нечего было выдерживать. Ей как будто бы даже нравилось общение с её напарницей по ужину — третье- или четверокурсницей из Рейвенкло. Она была маглорождённой, судя по теме их разговора.
— Моей любимой всегда была «Мэнсфилд-парк»{?}[один из подних романов Джейн Остин] — ты слышала о ней? — спросила девочка. У неё были большие уши, выпирающие по бокам её головы, как ручки чайника, и Том догадался, что она накручивала своё каре на бигуди, чтобы их прятать. Жаль, что это не работало.
— О да, — ответила Гермиона, согласно кивая. — Она выделяет сатиру на фоне романтики, из-за чего многие люди не обращают на неё внимания, предпочитая более романтичные работы Остин. По моему мнению, романтизм работает только благодаря социальному подтексту. Нужно было преодолеть великие испытания ради любви, и в то время социальное неравенство было именно этим.
— Совершенно верно! — сказала другая девочка. — Все, кого я знаю, кто читает этот жанр, не вдаются в это больше, чем выбор между мистером Дарси{?}[главный герой «Гордости и предубеждения» Джейн Остин] и мистером
Рочестером{?}[главный герой «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте ].— Мистер Рочестер? Я ещё могу понять мистера Дарси, — фыркнула Гермиона. — Но Рочестер, серьёзно?
— Ну, он мрачный. И задумчивый.
— Но он отвратительный человек!
— Но он так хорошо задумывается…
Обе девочки захихикали.
Том раздражённо накалывал свою запечённую брюссельскую капусту. Он не мог вспомнить, когда в последний раз слышал, чтобы Гермиона так хихикала, и хихикала ли она вообще когда-либо в его присутствии. Скорее всего, нет.
Время, которое они проводили вместе, было занято серьёзными, полезными вещами. Магия, учёба и изучение магии — они оттачивали важные навыки, что могло бы их лучше подготовить к будущему, потому что было неприемлемо делать что-то как-либо иначе, кроме как превосходно. Это было бы растратой их талантов и их образования, если они не будут использовать время, проведённое в Хогвартсе, с максимальной пользой для себя.
Хихикать над глупыми девчачьими романами было пустой тратой времени. Это не отличалось от мальчиков в спальне Слизерина, валяющихся на кроватях друг друга и смеющихся над весёлыми картинками на последних страницах журналов про квиддич. Они били друг друга по спине после пары кругов полётов с остальной командой запасных и толкались плечами за двойными партами в кабинете заклинаний, споря, кто первый подожжёт своё перо.
Это было недостойно, неподобающе и ребячески.
Ему нравилась Гермиона, потому что она была выше этого. Она отличалась от других людей так же, как от них отличался Том. Она была мудрее, менее инфантильной и даже близко не была похожа на повзрослевших девочек из приюта, которые подшивали повыше подолы своих казённых серых юбок и говорили миссис Коул, что они сели после стирки. Эти девочки не могли выйти на улицу без своей дамской сумочки — даже если они не собирались идти за ворота — и переживали, что цвет их эмали для ногтей выставлял их легкодоступными.
Такие моменты напоминали ему, что она от него отличалась. Недостаточно, чтобы списать её со счетов как безнадёжную, но достаточно, чтобы ему было неловко. В ямке под его мечевидным отростком он почувствовал холодный укус закипающей ярости.
Это было очень похоже на то, что он почувствовал, когда Дамблдор пришёл в его комнату в приюте Вула полтора года назад, держа в руках толстый кремовый пергаментный конверт из Хогвартса.
«Я слышал интересные вещи о Вас, мистер Риддл», — сказал Дамблдор, его формулировка была двоякой, а выражение лица — нейтральным, но для Тома это было зловеще, и тревога скатилась по его позвоночнику, как испарина лихорадки.
Он не хотел этих странных, непонятных мыслей. Он знал голод, горечь, злость, ярость — они были ему знакомы, как линии и морщинки на плоти его ладоней или его отражение в зеркале. Но эта неуловимая, приглушённая тревога проскользнула в него, как миазмы чахотки, без причины или основания, которые бы он мог облечь в название. Она сделала его беспокойным, его кожу — колючей, будто кто-то смотрел на него из-за угла и пригибался, когда Том поднимал голову и осматривался.
Он размышлял, отдалялись ли они с Гермионой друг от друга лишь по причине взросления. Он размышлял, была эта дистанция частично вызвана их физической разлукой, потому что им приходилось прилагать совместные усилия, чтобы видеться вне уроков. В отличие от другой девочки из Рейвенкло, они с Гермионой не могли сидеть вместе за факультетским столом и поддерживать случайные беседы. Их еженедельные встречи всегда были продиктованы важными вопросами, потому что у них не было лишнего времени для растраты его на фривольности.
Ученикам одного факультета не возбранялось сидеть за столом другого во время еды, но в большинстве своём это были братья с братьями, кузены с кузенами и в редких случаях будущие мачехи с не совсем сыном или дочерью. Он заметил, что старшие ученицы сидели со своими кавалерами с других факультетов или, как некоторые (в основном слизеринцы), с женихами и невестами. Это было разрешено, потому что Большой зал — большое общее пространство, и люди бы заметили, если бы их руки слишком долго блуждали под столом.