Одного поля ягоды

Всё-таки было странно узнать, что состояние мира, которое он довольно неохотно принял как «нормальное», снова изменилось. И ещё страннее было понимать, что хоть новости, может, и обрадовали бы его несколько лет назад, теперь он настолько ассимилировался к волшебному существованию, что это повлияло на него не больше, чем шторм на чужом берегу. Мир, в котором он появился на свет, без особой помпы стал для него чужим, и он не знал, что об этом думать. Возможно, лучше не думать.

— Может, Британия и обеспечила свою победу восьмого мая, но то другая сторона Статута. Британцы на этой, однако, не могут почивать на лаврах — до тех пор, пока мы не столкнёмся со всеми нашими противниками до последнего и не возьмём с них честное слово.

— Честное слово? — скептично произнёс Том. Он понимал, это означает, что когда наступит победа, враг должен будет пообещать, что больше не станет творить ничего дурного. — Разве не слишком оптимистично ожидать чести от подобных людей?

— Хоть сейчас они и наши противники, не забывай, что они такие же волшебники, Том, — сказал Дамблдор. — Если маглы могут принять условия капитуляции поверженной нации, то волшебники уж точно могут вести себя в должной манере, подобающей цивилизованному обществу. Война — это не просто война. Это урок человечности и этики, который к тому же сурово преподаётся. А теперь, — кивнул он Тому и вытащил свою палочку. — Покажи мне, чему ты научился.

Их тренировки стали одной из самых адских недель в жизни Тома. Его уроки в Хогвартсе в сравнении казались детской игрой. На них он читал учебник, уделял внимание в классе и выполнял работу так быстро, что просто-напросто подразумевалось, что он подсядет к ученикам послабее, чтобы помочь им вырваться из оков собственной посредственности. Уроки были построены так, чтобы растормошить как можно больше учеников среднего качества, в то время как Том скромно описывал собственный уровень как «выше превосходного». За последнюю неделю семестра Дамблдор преподавал уроки совершенного иного толка. Никакого почевания на лаврах. Отдых стал восхитительным воспоминанием прошлого.

Каждый раз, когда Том проходил испытание, Дамблдор улыбался и тут же ставил перед ним новое, демонстрируя его, как это делается, с приводящей в бешенство лёгкостью, а затем вставал возле Тома и давал ему возможность попробовать. Том понимал, что это образование давалось ему не по доброте зарубцевавшегося сердца старика, но было умышленным обменом. Дамблдор не хотел противостоять близкому другу, Тёмный Лорд он или нет, поэтому очевидной альтернативой решения этой проблемы было послать вместо себя школьника.

Не проявлением великодушия было образование Тома. Это был бальзам для успокоения совести, потому что даже с учётом оппортунизма профессора Дамблдора его нежная маленькая совесть содрогалась при мысли о том, чтобы послать необученного мальчика выполнять мужскую работу. (Не сказать, что Том был «мальчиком» или мальчиком на побегушках у Дамблдора. Но именно так Дамблдор оценивал ситуацию, а если Тому суждено получить магическое обучение уровня Мастера за счёт неуместной сентиментальности Дамблдора, то не было смысла протестовать слишком громко.)

Просто очень жаль, что инструктаж был таким болезненным. Тома расшвыривали циклоны и глиняные конструкции, разбрасывали дирижабли. Он боролся кнутом огня и щитом льда, и каждый раз, ступая по адскому пламени и утопая в сухой земле, он поднимался на ноги и начинал сначала. Когда он обдумывал это, заточившись в притупляющую боль окклюменцию, ему было неважно, что мальчики или Дамблдор — или даже Гермиона — видели его окровавленным и покрытым синяками. Они никогда не видели, чтобы он уступал ни Дамблдору, ни своим личным неудобствам, и это было самым важным для утверждения его статуса высшего волшебника.

В благодарность за починку теплиц профессор Бири одолжил Дамблдору пригоршню незрелых мандрагор, а Том заработал себе мигрень после того, как Дамблдор устроил ему дуэль с дополнительным осложнением в виде их крика. Из этого вытек интересный урок: трансфигурация магических живых организмов. Это была разновидность одушевлённых трансфигураций, более продвинутая, чем учебная программа уровня Ж.А.Б.А., и Том многому научился. Бири, может, и расстроился, что потерял несколько образцов, но даже незрелые мандрагоры сгодятся для зельеварения, так что это не было большой жертвой. Образование Тома гораздо важнее. Экспериментируя под его руководством, Том нашёл подходящую технику для обездвиживания живого существа, которое не хотело трансфигурироваться в камень, старалось изо всех доступных ему сил избежать этой судьбы, и чьи магические возможности даровали некоторый уровень естественного сопротивления против этого.

Это привело его, в его последний вечер, будучи учеником, к решению проблемы перевозки его акромантула. Том, наложив на себя Дезиллюминационное заклинание, вошёл в логово акромантула, в класс подземелья, где он хранил его последние два с половиной года. От размера собаки акромантул вырос до размера шахтного пони,{?}[Разновидность пони, выведенная для работы в шахтах, когда для этого стал запрещён детский труд. Они рождались, жили и умирали в шахтах, не зная солнечного света.] тех маленьких устойчивых лошадок, которых магловские шахтёры использовали для перевозки вагонеток с углём под землёй. Он больше не помещался в сундук, и, хотя Том и расширял его раз или два, ему мешало некачественное изготовление, которому едва ли могли помочь даже усиленные ремонтные чары.

Он гадал, как вытащить акромантула из Хогвартса с учётом шныряющих авроров. Он подумывал навсегда избавиться от существа, разрубить его на части и продать улики в Лютном переулке. Он даже подумал выпустить его на свободу в Лесу и умыть руки после чудовища, но, по правде, это было бы растратой ценного существа, которого он вырастил своим потом и трудом. После долгих экспериментов он выяснил, что может устойчиво трансфигурировать существо без разрушения его самого ценного качества: сознательного разума. Он убедился, что будет действовать осторожно. Магические существа не валялись на дороге за пределами зоомагазинов. Кто знал, когда Том сможет заполучить ещё один экспериментальный образец, настолько хорошо обученный на подчинение. (Признаться честно, бoльшую часть работы по преподаванию акромантулу последствий проделал василиск, но и это существо его!)

И вот он у него: бронзовый диск с гравировкой на обеих сторонах, как монета. Орёл изображал колючую восьмиглазую морду с капающими жвалами, а решка — прядильные органы, плетущие жемчужные нити из шелковистых волокон. Будучи всё ещё живым, как после напитка живой смерти, хрупкая сущность его жизни была заключена в кокон магического стазиса. Том спрятал его в карман, очистил класс от последней чёрной гранулы паучьих отходов, уничтожая нити паутины в каждом углу комнаты зачарованным пламенем. Он испарил потрёпанный сундук, расценив, что нет смысла брать его обратно в Лондон, чтобы перепродать, и, насвистывая, покинул класс.

Он вернулся в более многолюдные части подземелья, ничуть не замедляя своего пути, ученики спешно расступались перед ним, завидев отблеск эмалевого значка на лацкане. По дороге в спальню Слизерина он застал Гермиону у открытой двери класса, который он выбрал для еженедельных собраний клуба по домашней работе. Факелы внутри класса горели белым жаром, распространяя широкие полосы света на влажные каменные плиты обычно мрачных коридоров подземелья. Тень Гермионы, отбрасываемая светом, сразу привлекла внимание Тома: он увидел, что рукава её мантии закатаны, в каждой руке она держит по дневнику, полные рукописных заметок, и карандаш из пчелиного воска, которым она размечала дверную раму. На шее у неё болталась узелковая веревка — инструмент для определения интервалов между надписями для занятий по древним рунам.