Одного поля ягоды
Шрифт:
О чём думал Дамблдор? Он вообще думал, когда сделал портключ и выбрал место?
«Минутку, — мысли Тома резко остановились. — Кажется, я знаю, что это.
Это личностная проверка.
Он хочет, чтобы я провёл лето, “формируя характер”».
Том уже мог это представить: белокожий, рождённый в городе Том Риддл переезжает к сварливому старику в маленькую деревню. Том Риддл учится доить коров, и чистить стойла, и укладывать сено, работая от восхода до заката, протирая столы, и обслуживая посетителей, и познавая смысл смирения. Находит удовлетворение в честном труде в поте лица своего и сил своих, потому что магия запрещена во время каникул.
Затем, в последний день августа, в последний день перед началом учебного года, на пороге «Кабаньей головы» объявится Альбус Дамблдор, только что вернувшийся из путешествий. Том Риддл подаст ему сытное домашнее рагу с хрустящим хлебом и козьим молоком, собранным тем же утром. От первого укуса вкуснейшего жаркого у Дамблдора на глаза навернутся слёзы: он провозгласит его таким же вкусным, как готовила его мама, а потом сожмёт мозолистую и загоревшую к тому времени руку Тома своей и скажет, как он гордится тем, что Том растёт таким прекрасным молодым человеком.
— Я всегда знал, что у тебя получится, Том, — скажет воображаемый Дамблдор, и одинокая жемчужная слеза блеснёт на его морщинистой щеке.
— Гулял бы ты, старик, — ответит воображаемый Том, высунув язык и громко издав «пукающий» звук, и опрокинет стол силой своих новых воображаемых мышц.
Том скорчился в отвращении. Он пнул камешек на тропинке перед собой, но его нога поскользнулась на свежем совином помёте, размазанном по влажному участку тротуара Хогсмида в нескольких ярдах от отделения совиной почты. Он споткнулся: его плечо врезалось в другое тело, которое с визгом рухнуло на землю, разбросав сумку и стопку посылок.
— Том? — спросила Гермиона, поднимаясь и отряхивая грязь с юбки.
— Не знал, что ты ходишь в Хогсмид по выходным, — сказал Том. — Разве в такие дни библиотека не пустует?
— О, — сказала Гермиона, нервно рассмеявшись. — Я уже возвращаюсь в замок. Но мне, эм, надо было сначала зайти в почтовое отделение.
— Разве у тебя нет своей совы?
— Жиль в Лондоне с мамой, — ответила она, избегая его взгляда. — В любом случае, — продолжила она, сузив глаза, — ты сам говорил, что Хогсмид — пустая трата времени и денег, как магловский игорный притон, наживающийся на слабых духом и лишённых разума.
Том наклонился, чтобы помочь ей поднять посылки. Они были толстыми, и прямоугольными, и тяжёлыми, обёрнутыми коричневой бумагой с чёрной лентой и с необычной эмблемой в правом верхнем углу. Фонарь, свиток и подсвеченная буква «Г» в золоте, напоминавшая по стилю буквицы средневековых манускриптов. Он не узнавал её, ни у каких магазинов из Косого переулка или Хогсмида не было такого знака. У «Гамболс» в Косом переулке, он вспоминал, была эмблема в форме буквы «Г», но там продавались всякие мелочи и безделушки вроде расширяющихся ошейников для животных и меняющей цвет пены для ванны. Зачем Гермионе что-то подобное?
— Риддл! — позвал голос в нескольких шагах от дорожки.
Том поднял взгляд, отдавая посылки в руки Гермионе:
— Эйвери. Лестрейндж. Добрый день.
Лестрейндж держал бумажный пакет из магазина розыгрышей и посасывал сахарное перо. У Эйвери обе руки были заняты большой квадратной картонной коробкой, розовой и с изображением распустившихся цветов, бутоны роз распускались и закрывались каждые несколько секунд. На ней спереди была выбита печать «Сладкого
королевства». Том решил, что это был один из подарочных наборов шоколада из их премиальной линии.— Что ты делаешь, Риддл? — сказал Эйвери, перебегая взглядом с Тома на Гермиону и обратно. — Почему ты помогаешь грязн…
Том выхватил волшебную палочку и наложил невербальное Силенцио на Эйвери:
— Прошу прощения?
— …Девчонке с Рейвенкло, — сказал Лестрейндж. Он засунул руки в карманы и старался избегать взгляда со всеми присутствующими, шаркая своими несовпадающими ботинками по брусчатке на дорожке.
— Уже лучше, — сказал Том. — Ты знаешь, если бы староста услышал тебя, Эйвери, ты бы не только потерял очки Слизерина, которые я зарабатывал всю неделю, но тебя бы ещё отправили обратно в замок с наказанием. Возможно, у тебя бы даже забрали привилегию посещать Хогсмид до конца года.
— Йербл харррффф, мммф хммф.
Лестрейндж взглянул на Эйвери:
— Кажется, он хочет сказать, что никто его не слышал.
— Только потому, что я позаботился об этом, — сказал Том. — Думаю, лучше всего отучиться от такой мерзкой привычки, как произносить подобное в публичных местах. Это не по-джентльменски разговаривать в такой манере с девочкой. К тому же, если бы меня тут не было, думаю, мы все знаем, что он бы мог сказать, и кто знает, кто бы это мог услышать? Что, если бы это был не староста, а один из учителей?
Эйвери бы тут же отправили обратно домой без шанса выслать эти шоколадки, — он подошёл на шаг ближе к Эйвери, наклонив голову с кривой ухмылкой. — Они для твоей матери?
Эйвери моргнул и утвердительно кивнул. Шоколадные конфеты зашелестели внутри коробки. Том мог почуять их со своего места: сладкая ваниль, сливки и мёд, карамельная помадка, ром с вишней.
— Как ты думаешь, твоя мама будет чувствовать себя, если её любимый сын забудет о ней в день её рождения? — Том говорил тихим, поставленным голосом. — Я знаю, как она волнуется за тебя. Она знает, что у тебя есть проблемы с учёбой, раз для тебя нанимают двух личных наставников каждое лето. А сверху ещё и дисциплинарное наказание? И следом ни слова от тебя в её день рождения, только письмо от профессора Слагхорна, который выражает своё беспокойство о твоих академических успехах, твоих проблемах в школе, твоём недостойном поведении. Такое пятно на благородной репутации вашей семьи, Эйвери. Это разобьёт её несчастное сердце.
Том уставился прямо в глаза Эйвери, не давая мальчику отвернуться, заставляя его стоять смирно, не двигать ни единым мускулом и не обращать внимания на его основные животные инстинкты, чтобы убежать, столкнувшись с чем-то настолько неестественным и агрессивным, как инородное существо, копающееся в его страхах и выставляющее их на всеобщее обозрение. Снимающее поверхность, обнажающее вещи, которые никто никогда не должен был увидеть. Страх и стыд, обёрнутые слоями неуверенности в себе и мучительного чувства неполноценности.
Послушание, Том знал, могло быть привито мышам ничуть не хуже, чем людям:
— Ты слишком юн, чтобы разбить сердце своей мамы. Не так ли, Эйвери?
Эйвери кивнул, ссутулив плечи.
Лестрейндж громко жевал сахарное перо, притворяясь, что не слушает. На вид ему было тошно.
— И ты джентльмен, не так ли?
Эйвери сглотнул. Он снова кивнул.
— Я рад, что ты понимаешь, — торжественно сказал Том. — Мы все должны стараться становиться лучше.
Взмах руки — и заклинание Немоты развеялось.