Одного поля ягоды

— Иди, твоя мама ждёт тебя. Будь джентльменом и напиши ей.

Лестрейндж схватил Эйвери за локоть и поспешил с ним на почту, никто из них не обернулся.

— Что это было? — спросила Гермиона, широко распахнув глаза. Она побледнела, лишь два ярких пятна окрасили её щёки. — Что ты сделал с ним? Ты…

Том пожал плечами:

— Научил ли я его манерам? Да. Кому-то стоило это сделать много лет назад, по моему мнению. Но главный вопрос, однако, — сказал Том, опустив глаза на посылки Гермионы, — что это такое? Не хочешь меня просветить, Гермиона?

Гермиона прочистила горло:

— Книги. Я спросила мистера Пацека, какими учебниками он пользовался, когда учился в школе, раз он проходил руны в Дурмстранге. Мне хотелось новых дополнительных книг для моего внеклассного чтения, но в библиотеке их не было, поэтому я заказала их совиной почтой.

— Ты делаешь лишнюю работу, — вздохнув, сказал Том. — Если оно не в учебном плане Хогвартса, этого не будет на экзамене.

— Ну, — сказала Гермиона, упрямо сжав челюсти, — экзамен не единственное, что имеет значение.

— Кто ты и что ты сделала с настоящей Гермионой?

Гермиона фыркнула и стукнула его по плечу:

— Пошли, если вернёмся в замок раньше других, мы сможем занять лучший стол в библиотеке.

— Хм-м, так уже лучше.

На обратном пути Гермиона достала из своей сумки шоколадку из «Сладкого королевства», разломила пополам и поделилась с ним. Она даже запомнила, что он ненавидел шоколад с орехами.

Дожди осушились, стоило сезону смениться на лето.

Почки распускались. Запретный лес, пробудившись от спячки, кишел странными звуками все дни напролёт. Крачки и гуси вернулись на места своего ежегодного гнездования, хотя какие предзнаменования можно было прочесть в их полётах, Том не знал. Он не выбрал прорицания своим факультативом, отбросив его как трату времени для всех, кто не был рождён провидцем.

Что касается врождённых талантов, у Тома были тройные шестёрки по магической силе, остроте ума и контролю над разумом.

(Но он заработал единицу за свою бытовую организацию: единственным способом оказаться в худшей жизненной ситуации, чем «осиротевший уличный мальчишка», было стать «осиротевшим деревенским мальчишкой». Что не было так уж плохо, стоило ему над этим подумать, потому что у него был талант к дрессировке животных, и он мог разговаривать со змеями. Том ненавидел других людей достаточно, чтобы жизнь вакеро{?}[(исп.) конные пастухи крупного рогатого, привезённые из Испании и Латинскую Америку. Прообраз американского ковбоя] или скотовода в австралийском буше{?}[Изначально названная английскими переселенцами в честь покрытого кустарниками ландшафта (от англ. «bush» — «куст»), ныне любая малонаселённая местность в Австралии ] показалась ему привлекательной… Нет нужды переживать о назойливом взгляде Статута секретности, когда ближайшие соседи-маглы были в пятидесяти милях{?}[~80км]. Но было что-то постыдное в императоре, обладающем властью жизни и смерти над двумя сотнями подданных, если сто девяносто девять из них были коровами.)

Он считал свою внешность полезной, но не такой важной, как другие свои таланты. Быть красивым было не такой уж редкостью. Миссис Грейнджер была красивой, актрисы на снимках были красивыми — поскольку это могло быть у маглов, а волшебники могли подделать это специальными зельями и заклинаниями, это не было действительно Особенным.

Том не жаловался (кроме первой пары дней, когда узнал, что волшебники могли видеть будущее), что у него нет дара провидения. Ни у кого из его одноклассников не было. Но, несмотря на невозможность толкования миграционных привычек птиц, он чувствовал изменения в воздухе. Они ему не нравились.

Изменения не были чем-то, что Том был склонен принимать: по его опыту, изменения обычно были к худшему.

Это было подтверждено, когда они с Гермионой прибыли с «Хогвартс-экспрессом» в конце учебного года. Они вышли из фойе вокзала Кингс-Кросс на лондонскую улицу. В этот момент они увидели, что Лондон, им обоим известный, больше не узнать.

Небо над городом было тёмным и серым, но это было не из-за надвигавшейся бури — основы английской жизни вне зависимости от сезона. Это была пелена дыма, вонявшая сгоревшим топливом, с дымкой мелкой сажи, покрывающей кожу и землю, словно грязный снег.

Депо «Королевской почты» на другом конце дороги представляло собой груду кирпичей и обломков, несколько верхних этажей снесло, и они провисали над первым этажом и бордюром. Лондонский горизонт был другим: будто его проплешины, зазоры, как Том смутно помнил, не были такими пустыми, когда он видел его в последний раз. Как ряд зубов во рту регбиста после схватки. С заколоченными окнами, золочёными буквами табличек и вывесок, покрытыми пылью, здания центра Лондона потеряли часть своего блеска, величия и характера, а некоторые и вовсе исчезли.

Лондон был… изуродован.

Том услышал резкий вздох Гермионы. Он почувствовал, как что-то прошлось по рукаву его пальто, а затем что-то мягкое коснулось его левой руки.

Её рука сжала его: их кожа соприкоснулась. Её ладонь была маленькой и тёплой, а её пальцы были тонкими и нежными по сравнению с его.

Естественным инстинктом Тома было отдёрнуть руку и ударить её по костяшкам пальцев.

Он всегда считал, что держаться за руки было либо чем-то ребяческим, либо неприличным. Самые маленькие дети держались за руки, играя в пятнашки на школьном дворе или шли в школу или церковь, разбитые на пары. Старшие девочки-сироты, которым оставалось несколько месяцев до выпуска из приюта, держались за руки, когда шли на свидание с кавалером. По правилам, согласно подаренным учебникам по этикету, джентльмен должен был предложить руку, а не ладонь. Да и случайного прикосновения к коже не произошло бы, поскольку знатные и утончённые дамы, выходя из дома, надевали перчатки.

Даже в волшебном мире люди соблюдали правила поведения. Некоторые были более строги в этом отношении, чем маглы, зачастую среди консервативных семей, где ведьма хорошего воспитания должна была обзавестись семьёй до своего двадцать пятого дня рождения. (В Общей гостиной он слышал, как слизеринки шестого и седьмого годов пренебрежительно отзывались о вульгарности маглорождённых девушек с других факультетов, хотя насколько это было связано с публичными faux pas{?}[(фр.) оплошность, опрометчивый проступок], а не с соблазнением неженатых молодых людей, он не мог сказать.)

Существовала грань между детским поведением и правильным поведением, и Том не знал, на какую сторону ему встать. Он не хотел, чтобы его называли ребёнком. Он никогда не играл с другими детьми в салочки и классики и сам не считал себя ребёнком с тех пор, как научился читать и кормить себя. Да и когда это его волновали приличия, кроме как на словах, из социальных ожиданий?

Рука Гермионы была тёплой. Её присутствие было приятным и в какой-то мере успокаивающим: он забыл свои переживания о состоянии Лондона и войне…

Он не ударил её.

Он сжимал её руку, когда они выходили к ряду припаркованных автомобилей, проходя мимо мужчин в форме и женщин с повязками на руке того или иного полка или добровольческой службы. У всех были маленькие прямоугольные коробочки, привязанные шнурками вокруг шеи или болтающиеся на петлях для ремня.

Противогазы.

На каждом углу были солдаты с винтовками за плечами. Он видел штыки. Ему было не по себе от такого количества открыто демонстрируемого оружия, ведь каждое могло упасть или случайно выстрелить. Ему хотелось достать свою палочку, тогда он хотя бы смог моментально использовать Щитовое заклинание — и будь прокляты последствия от занятия магией на виду у маглов. То, что его палочка была в руке, успокаивало не меньше, чем держать Гермиону на другой…