Одного поля ягоды

Он зажал мундштук между зубами, и его руки снова опустились в карманы пальто, достав стопку бумаг. Он разложил их на толстом, отделанном камнем краю камина. Это был набор листовок и брошюр, а надписи на цветных картонках были неровными и немного заляпанными на краях, качество оттиска и близко не стояло с тонкой работой школьных учебников, купленных в Косом переулке.

| Единое Видение для всех Волшебников.

| О продвижении новой эры магии.

| Fur das Grossere Wohl{?}[(нем.) Во имя высшего блага]: Обязанности хорошего управления.

| Патернализм: Sine Qua Non{?}[(лат.) букв. «без чего невозможно» — необходимые условия] нации волшебников.

— Можно посмотреть? — спросила Гермиона, протягивая руку к одному из буклетов.

— Всенепременно, — великодушно ответил мистер Пацек.

— «Было сказано и единодушно принято, что последний Золотой век великих волшебников миновал много веков назад и что мы больше никогда не встретим человека с могуществом и силой Эмриса Амброзиуса. С крайней решимостью я отвергаю мнение о том, что мы должны ждать рождения Эмриса, чтобы вернуть нас к новому Золотому веку. Почему мы должны ждать одного-единственного мага, когда мы как общество волшебников вполне способны творить чудеса?» — Гермиона читала вслух случайную страницу брошюры, в задумчивости сдвинув брови.

«Я представляю идею объединённой нации, выходящей за рамки географии и языка, всеобщей конфедерации волшебников, которая сменит все существующие институты власти, в каждом из которых царят неумелость и застой. Международную конфедерацию магов — слабый альянс дрязжащих друг друга политиков, преследующий только одну цель: приводить в исполнение поверхностный набор предписаний столетней давности, а не способствовать новой эре процветания, в которой мы, современное магическое общество, очень нуждаемся».

Гермиона закрыла брошюру и вернула её к остальным:

— Он пишет, как демагог. Или республиканец. Или антимонархист.

— Как смутьян, — поправил Том. — Полагаю, в жизни это звучит лучше, чем на бумаге. Идеологии легче распространять, если пользоваться громкими словами, делая вид, что знаете их значения, но не давая слушателям достаточно времени, чтобы подумать о том, что вы говорите.

— Это звучит лучше на немецком, — сказал мистер Пацек, затягиваясь сигаретой и выпуская дым. — Английский переводчик не передаёт нужный тон и ритм. Некоторые слова просто не могут быть точно переведены — концепция «ангста» — одно из таких. Но в этом случае я могу подтвердить, что дух речи одинаков во всех версиях, которые я слышал и читал. Гриндевальд выделяет единого врага и ставит упор на одни и те же идеи: единство и величие. Кого бы это не увлекло?

— Вас, конечно, — сказал Том.

— Да, да, — ответил мистер Пацек, стряхивая пепел в камин. — Но я изучал филологию и структуру языка в школе и каждый раз замечаю, что наш компетентный министр использует «мы» и «нам» в своих очерках. Он действует совсем не тонко — да и смысла ему в этом нет. Среднестатистический волшебник, чья семья не может позволить себе престижное учебное заведение, ходит в деревенскую дневную школу и принимает прочитанное за чистую монету. Разве в Англии не так же?

— Люди всей толпой покупают «Пророк», — сказала Гермиона. Её нос презрительно сморщился. — Это самое широко читаемое издание в стране. И это полная чушь.

— О вкусах не спорят, — заметил Том. — Подумай о людях, с которыми мы ходим на уроки. Что, ты думаешь, произойдёт с читателями «Пророка», если он начнёт объективно сообщать о вещах, которые действительно имеют значение? Эти люди хотят читать статьи о том, как министерские волшебники вступают в огненную схватку с браконьерами единорогов. Желательно с фотографиями с места событий, сопровождаемыми публичным подстрекательством и позором. Они не хотят видеть протоколы заседаний Визенгамота, проходящие раз в два квартала.

— Я хочу это видеть, — сказала Гермиона, сморщив губы.

— Даже если ты отсидишь заседание, напишешь статью и отправишь им её, не потребовав ни кната авторского гонорара, они не напечатают её, — сказал Том. — Думаю, Гриндевальд прав. Очевидно, что он заискивает с народом, когда восхваляет их потенциал для коллективного величия. Он делает это, чтобы заставить их его слушать. И когда они станут его слушать, когда они станут узнавать его лицо и его имя, тогда он забросит настоящую суть. Это как добавлять крошки в сосиски: нужно удешевить фураж, если хотите, чтобы простой человек купил его.

— Вы правы, — сказал мистер Пацек, кивая. — Эти бумаги перепечатаны с оригиналов, которым двадцать или тридцать лет. Министр больше не проводит свои вечера за дебатами в местных тавернах и залах гильдии. У него уже есть законная власть — хотя можно поспорить о её законности, ведь его вступление в полномочия произошло благодаря тому, что члены национальных собраний, имеющие право голоса, находились на мушке его волшебной палочки.

— Власть в его руках, пока он был простым писателем, бесспорно законна, не так ли? — спросил Том. — С юридической точки зрения, я имею в виду. Нет законов, запрещающих иметь своё мнение, разве нет?

— До какой-то степени, — подтвердил мистер Пацек. — Но я не могу сказать, что случится, если Ваше мнение граничит с клеветой на ту или иную важную персону.

— У тебя будут те же проблемы, что и у меня, — вставила Гермиона. — Так же, как ни одно популярное издание не станет печатать мои мнения, они не притронутся и к твоим.

— Я их заставлю, — с уверенностью сказал Том. — Это лишь вопрос того, чтобы представить всё благозвучно.

— Ну вперёд, — с сомнением сказала Гермиона. — Но потом не приходи ко мне, когда тебе придёт твоё первое письмо с отказом. Не уверена, что я хочу слушать, как ты будешь жаловаться на скудоумие тех, кто не может понять твой великолепный план по ограничению прав на деторождение для не сдавших твой глупый тест.

— Это разумное решение многих социальных болезней, и волшебных, и магловских, — запротестовал Том. — Я не понимаю, почему тебя это так трогает: я уже сказал тебе, что ты бы его сдала.

— Оно неосуществимо!

— Пока.

— Том! Аргх! — закричала Гермиона. — Я не против того, чтобы считаться «скудоумной», если это будет значить, что мне не придётся слушать всё остальное.

— Это хорошие идеи. И не думаю, что я единственный, кто размышлял о способах принести улучшения обществу, — сказал Том, рассматривая свои ногти на предмет грязи или сажи. Он поглядывал на Гермиону краем глаза. — Разве не ты собиралась выйти на марш протеста, когда узнала, что три четверти всех вышедших из печати в Великобритании книг хранятся в частных библиотеках?

Гермиона вспыхнула и раскраснелась:

— Знания должны быть доступны! Это нечестно, что столько редких книг заперты семьями, которые их даже не читают!

— Разве ты не видишь, какими мы могли бы быть великими, если бы объединили наши идеи? — сказал Том. — Например, можно было бы обменивать редкие книги ради привилегии продолжения рода.

— Ты можешь предлагать какие угодно варианты побуждения, но у тебя всё равно не будет возможности обеспечения такого закона, если люди откажутся, — заворчала Гермиона, скрестив руки на груди. — А они откажутся. И что ты будешь делать? Подливать зелья в поставки продовольствия?