Окрестности сорока

Юрик второй, по фамилии Рабинович, - щуплый и чахлый очкарик и активный комсомольский деятель, - напротив, упорно избегал контактов со слабым полом. Этот студент был знаменит тем, что все происходящие с ним события заносил бисерным почерком в крохотную записную книжечку - дневник, с которой никогда не расставался и, всегда клал её на ночь к себе под подушку. Ребята подозревали в Юрике втором стукача и терпеть его не могли. Может быть, поэтому ему и дали презрительную кличку "Чепиздок", или, сокращённо, - "Чеп", - точное значение которой, однако, никто из нас не брался объяснить.

IV

В лагерях над нами стояло три командира: недосягаемо высоко парящий начальник военной кафедры, командир роты и непосредственно ответственный за нашу роту.

Начальник военной кафедры - полковник Мухеров - тучный, седой мужчина не совсем определённой (то ли кавказкой, то ли еврейской, то ли ещё какой южной) национальности - внушал каждому студенту непреодолимо-леденящий ужас, - как удав кролику. За спиной у престарелого полковника, студенты рассказывали про него многочисленные шутовские истории, но стоило только кому-то из них очутиться с ним лицом к лицу, как - неизвестно почему - язык у студента тут же деревенел, а ноги начинали подкашиваться. Да, товарищ Мухеров явно обладал гипнотической силой!

История попадания полковника Мухерова на военную кафедру неизменно передавалась от одного поколения студентов другому. Трудно было сказать, что в этом рассказе было правдой, а что - выдумкой... Говорили, что, в своё время, товарищ Мухеров был советским военным атташе в одной из капиталистических средиземноморских стран. Бравый полковник, с большим рвением исполнял свои служебные обязанности и числился на хорошем счету у московского начальства. Всё, казалось, шло к тому, что он вот-вот станет генералом.

Однако, вдруг, ни с того ни с сего, - чёрт попутал товарища Мухерова. В один злосчастный день, субботним летним вечером, когда его жена и детишки уже легли спать, он решил покинуть свою сильно нагретую южным солнцем квартиру и пойти немного прогуляться перед сном по приморской набережной - подышать освежающим морским ветерком. Весело было на берегу моря: толпы праздно-гуляющих, повсюду ярко светящиеся неоновые рекламы, ресторанчики, бары и прочие, до отказа наполненные публикой, питейные заведения.

Сначала товарищу полковнику захотелось немножечко выпить, - как и многие другие советские офицеры, любил он это дело. Ну, казалось бы, - какой это грех! Вот он и зашёл в один симпатичный барчик и залпом пропустил у стойки солидный стакан грога.

После этого на душе у товарища Мухерова сразу как-то посветлело, появились, уже начинающие было увядать, молодецкая удаль, кураж... Вышел наш полковник из бара и стал себе думать: "Ну что бы такое учинить, чтоб столь славный вечерок даром не пропал?" И тут, - как назло, - на глаза ему попалась горящая разноцветными электрическими огнями вывеска публичного дома с изображением толстенной, белокожей южной красавицы. В её внушительных размеров голый зад была вставлена гигантская картонная сигара, из которой время от времени призывно разлетались по воздуху струйки сизого дыма. И так советскому полковнику Мухерову вдруг захотелось ну хоть одним глазком взглянуть - что же там делается в этих буржуйских публичных домах... Понятное дело - на его социалистической Родине этакая капиталистическая зараза была строго-настрого запрещена, - а запретный плод всегда сладок!

Итак, бравый полковник пробыл часок в публичном доме и спустил там некоторую кругленькую сумму своей кровной валюты. И, нужно сказать, что товарищ Мухеров остался доволен проведённым в злачном месте временем и ничуть не сожалел о потраченных деньгах. Казалось - всё хорошо, - ну развлёкся немножко человек, - и кому до этого дело? Однако за каждым советским гражданином, находящимся за рубежом, - тем более, в капиталистической стране, - следил недремлющий глаз компетентных органов. И на нашего полковника случился стук ..., - туда, куда надо!

В результате, товарища Мухерова быстренько вызвали в Москву, на ковёр..., и полетел он со своей не пыльной должности военного атташе прямёхонько в отставку... К счастью, скучающему от бездействия, энергичному полковнику удалось довольно быстро найти новую работу: принимая во внимание его прежние заслуги перед Родиной, его назначили начальником военной кафедры сталеутильного института. Вот так - на преподавательском поприще - теперь продолжалась его карьера.

V

Командира нашей роты, старлея Хлюпинской в/ч Хамилова, - доблестного и бравого воина, - малость контузило на одном из боевых учений, - оттого, наверное, взгляд его жидко-голубых глаз был невыносимо бездумен и чист. Казалось, что товарищ Хамилов смотрит туда, куда никто не может смотреть, и видит то, что никто не может видеть. Однако, привыкнув к этому его особенному взгляду, все находили старлея вполне приятным и справедливым командиром.

Часто, занятия по военному делу (тактике) старлей проводил с нами в лагерной Ленинской комнате - священном месте для каждого армейского подразделения, - где хранились подшивки центральных газет и военно-патриотическая литература, но главное, - знамя части,...
– а на самом видном месте, висел огромный портрет Ильича.

– А теперь, товарищи курсанты, - нередко говорил, обращаясь к нам, сидевшим за партами, как в настоящем классе, товарищ Хамилов - приступим к основной части нашего занятия. Повторим тему: "Доклад боевой обстановки, оценка ситуации, принятие решения и отдача приказа". (Нужно сказать, что это была любимая тема товарища Хамилова, знание которой он считал самым важным в бою).

Иногда (особенно в хорошую, солнечную погоду) занятия по тактике проходили на импровизированном плацу - поляне, перед нашими палатками...

Мы стоим в строю одной шеренгой, а старлей Хамилов - на некотором расстоянии перед нами.

– Курсант Муленко, - ко мне!
– выкрикивает он.

Юрик первый браво выходит из строя и, чётко отбивая шаг, приближается к старлею, эффектно, как мушкетёр на шпагу, опирающемуся на длинную, деревянную указку; останавливается в двух шагах от него, прикладывая руку к пилотке и рапортует: "Товарищ старший лейтенант, курсант Муленко по вашему приказанию прибыл!"

– Хорошо, товарищ курсант, - говорит Хамилов, - доложите обстановку!

В ответ на эту немудрёную команду, вытянувшийся по струнке Юный сперматозоид, упорно и тупо молчит, явно не зная, что сказать...

– Эх, курсант Муленко, курсант Муленко, - это вам не по бабским общежитиям шастать! (Неизвестно откуда, но старлей что-то слышал о похождениях Юрика первого).
– Вот, - представьте себе: идёт бой. Вы - командир танкового взвода - докладываете по рации обстановку на своём участке командиру роты: "Так, мол, и так, товарищ старший лейтенант, - мой танковый взвод, номер два, прорвался в зону расположения противника, сзади меня поддерживает наш третий взвод, слева от меня - река, на другом берегу которой - первый взвод с вашим танком во главе, справа - лес, а впереди - отступающий в срочном порядке мотопехотный взвод противника". Далее вы оцениваете обстановку: "Преимущество на нашей стороне!"... и принимаете решение: "Ебать их в рот, - то есть - атаковать"... и даёте своему взводу приказ: "Приказываю - осколочно-фугасными, по отступающим силам противника, с хода, - беглый огонь!"... Вот так, - что-нибудь в этом роде и надо было доложить... Встать в строй!

Уличённый в своём невежестве курсант Муленко вяло занимает своё место в шеренге под довольный гогот товарищей.

В конце каждого занятия, товарищ Хамилов обычно очень образно нам что-нибудь рассказывал из своей армейской жизни. Любимая же история его была о том, как, сразу после окончания Хлюпинского высшего танкового военного училища, ещё совсем зелёным, но уже весьма бравым лейтенантом, он ездил в Москву: "Иду я, значит, по городу. Всё чисто, мусор подметён, асфальт вымыт водовозкой, - ну, прямо, - сияет. И я иду, - тоже весь чистый, выбрит до синевы, форма на мне новенькая, отутюженная, ремни, пряжки и пуговицы блестят на солнце, сапоги мои хромовые начищены ослепительно. Иду я, значит, такой весь из себя бравый, потягиваю махорочку, покручиваю шелковистый ус, - и барышни по обеим от меня сторонам подают штабелями! Эх, молодые годы, - где ж вы теперь!"