Окрестности сорока

Сыроватые, туманные сумерки уже окутывали матовой завесой лесную просеку, по которой мы шли. И, чем более мы удалялись от лагеря, тем, почему-то, мне, да, наверное, и моим молчащим спутникам, становилось тревожнее на душе. Мне вспомнилось, что где-то в глубине обступившего нас со всех сторон чёрного леса находится другой лагерь - дисциплинарный батальон или сокращённо - дисбат - своего рода армейское тюремное поселение, где жили под охраной, вкалывавшие на исправительных работах солдаты, совершившие различные преступления. По рассказам лейтенанта Хамилова публика там была отпетая. Не далее, как прошлым летом в лесу, как раз совсем недалеко от дороги, по которой мы сейчас шли, был обнаружен труп молодого человека в солдатской форме и сапогах, повешенный на телеграфном проводе, закинутом на сосну. Покойник оказался курсантом с лагерных сборов Тракторной академии имени товарища Мичурина. Лагерь этого славного учебного заведения, подготавливающего высококвалифицированные кадры для житницы страны, находится как раз по соседству от наших сборов.

Напряжёнными совместными усилиями Хлюпинских угрозыска и отделения КГБ довольно быстро удалось найти убийц невинного курсанта. Ими были четверо сбежавших из дисбата солдат бугов и дембелей. Преступники понесли суровое наказание: мотают теперь срока уже в настоящей зоне.

Да, малость жутковато было в лесу, да и стало уже почти совсем темно... Не знаю, - почему, но мне вдруг показалось, что наш славный прапорщик Полено тоже уже мёртв, и, что душа его легонько парит над нами, задевая прозрачными, розовыми крылышками за верхушки сосен... Однако, до танкового парка уже совсем недалеко!

Благополучно, без приключений, добрались мы до места назначения. Танковый парк находился на большой, вырубленной среди леса поляне и был огорожен забором из колючей проволоки. В полумраке за этой плетёной изгородью можно было различить тёмные силуэты танков, - длинноносые громады, застывшие, как заколдованные исполинские чудовища. В парке, за загородкой, помещалась вся приданная нашему лагерному сбору бронетехника, - тридцать танков, на которых у нашей роты вчера было вождение.

Для охранников, за самыми воротами парка был установлен небольшой дощатый вагончик-сарайчик с дверцей и окошком, - вроде тех, в которых живут иногда рабочие на стройплощадках. Войдя в вагончик, мы зажгли тусклую лампочку под потолком. Внутри имелось всё необходимое: печка-буржуйка, топившаяся мазутом, огромный, эмалированный чайник и несколько жестяных кружек, кривоногий фанерный стол, четыре дощатые нары, тянувшиеся вдоль стен вагончика, снабжённые полосатыми матрасами, засаленными подушками без наволочек и грубыми шерстяными одеялами. Эти, так называемые постельные принадлежности, конечно, отвратно воняли...

Нашей задачей было проверить, что вся техника в наличии и расписаться об этом в хранящемся в сарайчике вахтенном журнале. Далее следовало переночевать в парке, оберегая вверенное нам армейское имущество от возможных расхитителей и хулиганов, а утром вернуться в лагерь. Днём парк не охранялся, так как практически всё время в нём проходили занятия. Пересчитав боевую технику и убедившись, что все танки - на месте, - мы сделали соответствующую запись в журнале, а затем решили немного перекусить. Вскипятили на мазутной печке воду, взятую из цистерны полевой кухни, стоявшей рядом с вагончиком, и заварили чай, который прислал Баю из Казахстана любящий папаша. Восхитителен был этот чёрный, густой, горьковатый напиток, которым мы запивали куски ржаного хлеба с маслом, захваченные в солдатской столовой. Только железная кружка обжигала пальцы, и, чтобы её удержать, приходилось натягивать на ладонь рукав гимнастёрки.

Уже совсем стемнело, и лес вокруг нашего убежища замер беззвучно, освещённый взошедшим матовым шаром луны. Тишина немного давила на нас, и наши голоса, при разговоре, казались слишком громкими и неестественными. Мы почувствовали, что в вагончике явно не хватает телевизора, расколовшего бы своими звуками тишину ночного леса. Однако такой роскоши в танковом парке не полагалось! Ну что ж, - делать нечего! И мы решили ложиться спать. Забрались, не раздеваясь, под сыроватые одеяла и растянулись на своих жёстких ложах.

Только я стал засыпать, как что-то задребезжало, зашуршало около печки. Я открыл глаза и в блёкло-голубом лунном свете, проникавшем через окошко вагончика, увидел крупную, длиннохвостую крысу, копошившуюся прямо у моих ног. Я шевельнул сапогом, и она серой молнией скрылась за печкой. Это был "местный сторожил", - ручная крыса по прозвищу Машка. Она жила в земляной норе под вагончиком и каждую ночь залезала в него (в поисках пищи для своих крысят) через дырку, прогрызанную ею в полу за печкой. Про Машку нам как-то рассказали ребята, уже дежурившие в парке, предупредив, что следует оставить ей за печкой пару кусков хлеба. Тогда, вместо того, чтобы шуметь, она заберёт их и спокойно уйдёт к себе в нору. Конечно же, мы забыли и про крысу и про хлеб!

Я привстал с нар и пошарил рукой по столу. К счастью, там оказалось несколько, оставшихся от нашего чаепития ломтей хлеба, завёрнутых в газетную бумагу. Взяв три самых больших куска, я бросил их за печку и снова лёг, стараясь не двигаться и прислушиваясь, не зашумит ли снова Машка?...

Душный вагончик заполнился равномерным, разноголосым похрапыванием моих мирно спящих товарищей. Очевидно, что Машка разбудила только меня. Терпеть не могу крыс, а тем более ночевать в их компании!

Вскоре за печкой снова зашуршало, но довольно быстро затихло, - по-видимому, Машка унесла свою добычу в нору.

Сон медленно обволакивал мою тяжелеющую голову. Крыса больше не шумела.

ХI

На следующий день - в пятницу - мы возвращались в лагерь той же лесной дорогой, - не особо выспавшиеся, с помятыми неудобными нарами боками. Несмотря на раннее утро, - было ещё только полседьмого - солнце уже начинало припекать. Значит, день будет опять жаркий. Мы шли ходко, - надо было успеть в лагерь к завтраку, - иначе до обеда останемся голодными!

Что за чудо - лес ранним утром! Солнце лучисто играет в росинках, усыпавших траву; птицы заливаются многоголосым, неумолчным хором; и запахи свежести, влаги и цветов парят в прозрачном, сладко-пьянящем воздухе.

Пройдя примерно половину пути, мы увидели вдалеке, метрах в пятистах, вынырнувшую из-за поворота просеки вороную кобылу, тянущую телегу. На телеге, кроме кучера, сидело ещё двое мужиков, которых издалека мы не могли чётко разглядеть. По-видимому, люди, ехавшие в обозе, также нас заметили, и кучер остановил лошадь, явно поджидая наше приближение.

Мы насторожились: "Что за чертовщина, кто это может быть?! Уж не дисбатовцы ли? Однако, нас - четверо, - как-нибудь отобьёмся!" И мы с деланной уверенностью продолжили наш путь.

Подойдя поближе, мы разглядели, что сидящие на телеге были мужики деревенского вида, в гражданской одежде, - по-видимому, колхозники. В куче жёлтой соломы, застилавшей телегу, светилось что-то оранжевое... Да, ведь это же - огненная шевелюра пропавшего прапорщика Полено!!

Действительно, на соломе лежал прапорщик, - в полной военной амуниции... Услышав наши приближающиеся шаги, он приподнялся, с трудом, на локте и уставил на нас свои мутноватые, рыбьи глаза. Бледно-синее лицо его несколько распухло и поросло золотистой щетиной.

– А, товарищи курсанты, - прохрипел он, с трудом ворочая языком, - я болен, только - никому ни слова, это - военная тайна..., - не то - згною, ить вашу мать! И прапорщик, со стоном, снова плюхнулся на спину, как безжизненный кусок дерева, - и обратил свой отвлеченный взор в белёсо-голубой шатёр неба, расстилавшийся над нами.

Колхозники, сидящие рядом с прапорщиком, обрадовались тому, что мы из лагерей и попросили показать туда дорогу. Мы уселись вместе с мужиками на телегу, - с трудом, - было тесно, но места, всё же, хватило на всех...