Омут
Шрифт:
– А ты же Рома, верно?
– интересуется, не дожидаясь от него реакции.
Улыбается кокетливо. Заигрывает и никак не может заткнуться.
– Ну, ты, конечно, сегодня устроил… Лучшая лекция на моей памяти!
– беззаботно хохочет, накручивая светлый локон на палец.
– Вот все бы пары такими были!
– Если только с твоим участием… - не может не съязвить, но девица не понимает намёка и глупо хлопает ресницами.
– А…?
– Не жалко, говорю, тебе подружку свою?
– Кого? Ты про Лилю что ли?
– меняется в лице, морщась.
– Тоже мне подруга… Особенно после такого!
– И всё же?
–
Рома тоже морщится, но не из-за фигурирующей в разговоре Гордееве, а из-за стоящей напротив девицы. С такими “друзьями”, как она, готовыми в любой момент всадить нож между лопаток, и враги семьёй станут.
– Понял тебя, но мне неинтересно, так что можешь идти перемывать Лилины кости с кем-то другим.
– Подожди! В смысле? Я же…
Отвернувшись, он сразу же забывает о её существовании и хочет-таки ответить Алёне, но сестры на месте, где она стояла ещё минуту назад, нет. Её, вообще, нигде нет. Рома отчаянно крутит головой, пытаясь отыскать худую фигурку среди сокурсников взглядом, но девушка будто сквозь землю провалилась, а кровь из губы тем временем течёт и течёт, отвлекая и замедляя. На телефон она тоже не отвечает. В универе её больше никто не видит, а охрана у входа говорит, что Отрадная выбежала на улицу в слезах минут десять назад, пока он таскался по коридорам и раз за разом наяривал во все менеджеры в надежде дозвониться.
Лёнка, только не говори, что за Авдеевым пошла.
Только, блять, не за ним!
95. Рома
Сев в машину, включает фронталку и оглядывает свою окровавленную, наполовину уже синюю физиономию. Попытка привести себя в порядок салфетками той самой Гордеевской шестёркой проваливается с треском и парень, послав всё к чертям, отбрасывает телефон на пассажирское, суёт в рот сигарету, морщась от неприятных ощущений в щеке и вспухших губах, и едет в квартиру отца. Надежда, что сестра там, а не с сыном мэра, тормозит злость с недовольством, но всё же не до конца, потому что, стоит только увидеть её у себя в комнате, как вырывается грубое:
– Твою мать, Алёна, почему ты ушла без меня, не предупредив, а? С кем до дома доехала? Где твой телефон?! Какого хера не отвечала?!
Он заходит без стука и застёт её в верхней одежде и застывшую со всё тем же выражением лица посередине комнаты. В глазах при виде него не радость с безграничным доверием, как раньше, а ужас и непонимание. Его непонимание.
– Или не хотела отвечать?
Она молчит. Слёзы на её бледных щеках уже высохли, но ему от этого не легче. У него, что называется, кипит, бомбит и подгорает.
– Не хотела всё-таки, да?
– жёстко ухмыляется, не замечая, как несёт.
– А что так, Лён? Противно что ли?
Ромка, затевая сегодняшнее представление, не ждал её одобрения с похвалой, но и этой реакции, будто он, по меньшей мере, сбил осиротевшего щенка и оставил подыхать на дороге в лютые морозы, видеть не мог. Да, блять, не подарок. Да, действует грязно. Да, крест негде ставить. Но ведь и делает это всё не ради своего удовольствия! Он может и ёбнутый, но не ебанутый, и просто так
людей давить никогда бы не стал. Другой вопрос - если заслужили. А Гордеева именно заслужила! И Авдеев заслужил. И отец. Но до них очередь ещё пока не дошла.– Блять, Лён, вот только, прошу тебя, давай без драм, окей? Ты не первый день меня знаешь!
– В том-то и дело, Ром, - сестра удручённо качает головой и кровь от этого жеста бурлит сильнее.
– Знаю. И сегодня… Будто не ты всё это… А чужой кто-то.
Раздражённо стянув с плеч куртку с испачканным в собственном крови пиджаком, отбрасывает их на её кровать, чувствуя, что не может стоять на месте спокойно. Душат её слова. Жалят укором. Бесят!
– Возможно я тебя разочарую, но это был именно я.
– Но… Зачем?
– задаёт снова уже порядком настоебавший ему вопрос.
– Зачем тебе это было нужно, Ром?! За что ты так с ней?!
– А за что она с тобой так? За что травила постоянно? За что слухи распускала? За что подставляла? За что, Лён? Что ты такого ужасного сделала Лилечке Гордеевой, что она позволяла себе такое скотское к тебе отношение, а?
– Она просто…
– “Просто”?! Просто гнобила бесконечно без особого повода? Ну, тогда я тоже “просто”, но повод у меня есть. Ты, кроха! Всё, что я делаю - делаю ради тебя!
– полностью уверенный в своей правоте, каждое слово произносит так, будто сваи забивает.
– Чтобы больше ни одна сука смазливая на тебя косо не посмотрела!
– Ради меня?
– Отрадная на мгновение теряет дар речи и шокировано распахивает глаза.
– То есть я - причина… этому?
– взмахивает рукой, не в силах подобрать слова.
– Но я… Я… - снова задыхается и впервые в жизни повышает на него голос: - Я не просила меня защищать, Ром! Я не просила мстить!
– А тебе просить и не надо. Я сам сотру их в порошок за каждую плохую мысль о тебе. Я сам заставлю их за всё пожалеть. Я сам всё сделаю! Сам!
Сестра тянет ладонь к шее, будто никак не может сделать вздох, и парень на автомате шагает к ней, чтобы помочь-успокоить-забрать боль себе, но она вдруг одновременно с этим инстинктивно отступает назад и обхватывает себя за плечи, словно… Боится? Его? Боится его?!
Что, нахуй?!
ЧТО?!
Его кроет пуще прежнего и хочется разъебать в радиусе десяти метров всё к чертям!
– Ромка, родной… Ну, как… Как ты можешь быть таким жестоким?
– Это я - жестокий?!
– орёт во весь голос, больше не в силах себя контролировать.
– А они, по твоему, блять, что, белые и пушистые?! Лиля, Мишка, Авдеев твой… Ангелы, да? Святоши хуевы? Как ты можешь так говорить после всего того, что по их прихоти пережила?
– Я их…
– Что? Простила, да? Так вот, я - нет! И не собираюсь это делать! Я тебе сказал - я вернулся, а это означает, что теперь будет так, как я захочу! А ты лучше смирись и не реагируй так остро, иначе…
– Иначе что?
– кричит в ответ.
– Тоже со мной расправишься и перед всеми в грязь втопчешь?!
Теперь черёд задыхаться переходит к нему. Её слова никак переварить не может. Они ржавым ножом черепную коробку вскрывают. Застревают в глотке где-то между “никогда” и “ни за что”. Пугают до чёртиков. И до чёртиков же с выдержки выносят.