Орлиное гнездо
Шрифт:
Потом ее ополоснули ароматной водой и умастили маслами с ног до головы.
Служанки что-то сказали о Василике над ее головой, и валашка в этот раз поняла, что они хвалят ее: ее сравнивали с каким-то лакомством. Точно она сладкий пирог – проглотил и нет!
Потом ее обрядили в вышитую рубашку, оставлявшую обнаженным живот, тончайшие нижние штаны и привычные уже шелковые шаровары. Василика подумала, что прикроет живот кушаком, за которым носит нож, - если этот нож не отберут, пока ее нет. Но едва ли слуги найдут оружие в ее постели так скоро.
А потом
Василика вскрикнула от страха, но турчанка успокоительно заворковала и обвела пальцем ее ухо: и пленница догадалась, что с ней сейчас сделают. Что ж, это еще не так страшно.
Она дважды перетерпела резкую боль, закусив губу, - а потом в проколотые уши сразу же вдели золотые серьги-кольца. Уши распухли и горели, как будто их надрали за провинность; но руки у служанок были умелые, и Василика чувствовала, что это скоро пройдет…
Что за насмешки? Наряжать ее, как куклу, обвешивать драгоценностями, которые никогда не будут ей принадлежать! Уж лучше бы оставили в том тряпье, в котором она спаслась из Тырговиште!
Потом ее под руки проводили обратно в спальню и, усадив на подушки, наложили краску на лицо. Надели золотые браслеты на руки – и на ноги тоже. Ножные браслеты были даже с колокольчиками, и звенели при каждом движении, как сбруя дорогой лошади под турецким пашой…
Сколько бы дали на рынке за нее?
Василика чувствовала, что вот-вот заплачет от стыда, - и крепилась только потому, что здесь были турчанки, которые прислуживали ей, но на самом деле были хозяйки в этом доме и полные хозяйки над ней…
Ей дали зеркало, и Василика отбросила его, даже не посмотревшись. Турчанки огорченно ахнули, но обиду проглотили: должно быть, им велели сносить ее выходки – до поры до времени.
Ей принесли еду: жареного голубя, белые лепешки, ароматную воду, сдобренную розовым маслом, и какую-то прозрачную липкую сладость. Василика стала есть только тогда, когда турчанки ушли. Но не тотчас: прежде всего она удостоверилась, что ее нож никуда не делся, и заткнула его себе за пояс - и прикрыв наготу, и вооружившись сразу.
Когда она наелась и попыталась пройтись по комнате в своем уборе, то услышала, что звон колокольцев сопровождает каждый ее шаг. Какие хитрые дьяволы! Василика попыталась открепить браслеты, и быстро нашла замочки; но потом подумала, что если она избавится от позорных украшений, то это немедля будет замечено – и ее накажут.
Нет: уж лучше потерпеть, пока ей некуда деваться.
Стоило ей сесть и задуматься о своем положении, как вошел Абдулмунсиф. Он взял ее за руки и крепко поцеловал в губы. Засмеялся и сравнил с тою же сладостью, которую она только что ела…
– Нравится ли тебе здесь? – спросил он.
Василика вытянула ноги и тряхнула браслетами.
– Что это? – воскликнула она.
Турок улыбнулся.
– Это мой подарок тебе, - сказал он. – Дорогая
работа! Разве не красиво?– Что я за боярыня, чтобы делать мне такие подарки, - пробормотала Василика, не зная, куда деваться от стыда.
– Ты моя гостья, - сказал Штефан, поглаживая ее по щеке. – Ты можешь сделать с этими вещами все, что хочешь, - хоть подарить другому или продать!
Он засмеялся. Василика уставилась на него, точно ее ударили хлыстом. Подарить или продать! Да она шагу отсюда ступить не может!
– Какой позор для меня быть здесь, - тоскуя, сказала валашка. Ее рука легла на рукоять ножа, и рука турка легла сверху.
Обе руки сжались на рукояти; потом Штефан ласково отнял ладонь Василики от оружия и прижал ее к своей груди. Сердце его билось сильно, горячо.
– В чем же позор? – спросил ее господин. – Разве тебя здесь оскорбляли? Били?
Василика покачала головой, не поднимая глаз. Турок отвел прядь волос с ее лица.
– Разве во дворце ты не была рабой? – спросил он. – Разве не были твои князья вольны в твоей жизни и смерти – и не могли жестоко казнить за любую вину или даже без всякой вины?
Василика промолчала. Да, конечно, все было так: конечно, ее могли предать смерти за любую вину или даже безвинно… но сравнивать ее положение в Валахии со здешним было как сравнивать небо с землей!
И Штефан это, конечно, понимал – но молчал, точно в насмешку.
– И мне нужно смириться, - прошептала она.
– Всем приходится смиряться, - ответил турок. – Каждому… каждому Бог предназначил свое место!
Василика опустила глаза.
– Я сниму эти браслеты, - прошептала она.
– Сними, - спокойно согласился Штефан.
Василика сняла ножные браслеты, но те, что на руках, оставила. Штефан улыбнулся.
– Хочешь сейчас поучиться по-турецки?
– Нет, - угрюмо ответила она. – Я хочу, чтобы ты рассказал мне еще о князе Владе. Как он жил здесь?
“Как ястреб на привязи, рвущийся лететь и убивать”, - подумал турок.
Обняв Василику, он привлек ее к себе.
– Мы с ним ровесники, - начал Штефан; а Василика, вздрогнув, подумала: Дракула жив и поныне. – Мы учились у одного аги… Наставника, - объяснил турок. – Влад был прилежнейший из прилежных учеников, и в классе он никогда не шалил, как другие дети, а слушал учителя очень внимательно.
Абдулмунсиф улыбнулся.
– Как будто князь Дракула сам был священной книгой, в которую записывают поучения. Смеялся он редко и говорил немного; но когда говорил, его ум удивлял даже старших.
Василика почти ничего не запомнила о старшем Дракуле, кроме огненного выпуклого взора и страха всех людей перед ним: но сейчас, слушая своего господина, Василика могла вообразить себе, каков был юный князь, так ясно, точно сама знала его в годы плена.
– А пытки? – трепетно спросила валашка. – Разве князя Дракулу не мучили… это все неправда?
– Однажды… его отправили в школу наказаний, - словно бы с неохотой ответил Штефан. – Там учат палачей.
Василика ахнула.
– В наказание?