Орлиное гнездо
Шрифт:
– Тебе никто не посмеет причинить вред, - успокаивал ее турок: Василика плакала, и его голос тоже дрожал. Боль за нее потом может тысячекратно отлиться другим людям – но Василика этого не увидит.
– Все узнают, что ты моя княжна, - сказал Штефан, лаская ее мокрую щеку. – Что ты неприкосновенна.
Он обещал навещать ее в гареме так часто, как это возможно; и рассказывать, как идут дела.
Василика всхлипнула и кивнула. Она попросила дать ей в услужение одну из ее гречанок, и Штефан обещал устроить это тоже; больше он ничего не мог для нее сделать.
Потом он поцеловал ее и попросил мужаться. Это было нужно. Василика впервые увидела евнухов –
Однако Василика ни за что не покажет этим существам своей слабости.
Она гордо стояла, сложив на животе руки в перчатках, пока лишенные пола служители с безразлично-высокомерным видом, поджав вялые губы, слушали ее покровителя. Он рассказывал им о высоком происхождении своей спутницы - о том, что с ней подобает обращаться, как с княжной. Однако здесь, должно быть, видывали и княжон. Властная речь Абдулмунсифа и гроза в его взоре не устрашили скопцов, которые были царями в этой женской тюрьме.
Два евнуха подступили к Василике, готовясь взять ее под локти; Василика гневно двинула этими локтями и угодила одному из служителей в живот, как в рыхлое тесто. На миг она обмерла от страха; но потом сжала губы и взглянула на второго скопца поверх своего покрывала.
Без всякого выражения он направился вперед, и Василика – следом; ударенный ею евнух замыкал шествие. Валашка опустила голову, словно преступница, и попыталась заставить себя думать о том, что наконец хорошенько отдохнет и позаботится о своем теле. Очень жаль, что здесь нельзя будет так же пестовать и душу, – Василика уже прикипела сердцем к своим ученым занятиям, и хуже смерти ей было бы отупеть, подобно всем женщинам, существующим только для услады своих повелителей…
Василику проводили в небольшую лишенную окон комнату, в которой стоял один только диван, – но собственную комнату: уже это немало ее обрадовало. Она села прямо на пол, запустив ногти в ковер, точно в шерсть неведомого зверя, который сделался ее единственным товарищем на эти дни.
Потом к ней пришла Анастасия, которую грубо втолкнули в комнату к мнимой княжне. Василика улыбнулась гречанке и заключила ее в объятия; обещала, что не позволит никуда отослать ее от себя. Анастасия благодарно поклонилась, хотя ничуть не хуже Василики понимала, что хозяйка говорит пустые слова.
Василика сбросила сапоги, сняла верхнее платье и легла на диван, лицом к стене. Подумала, потирая одну горящую усталостью ногу о другую, что потребует туфли, если ей не дадут. Да, именно так: княжны требуют, а не просят, даже если попали во дворец к султану.
Однако Василике не пришлось требовать – ей доставили все и так: и собственные вещи, дорогие одежды и туфли, и женщин для услуг. Несомненно, эти турчанки были более искусными служанками, чем Анастасия, но когда Василику позвали в хамам, она схватила свою наперсницу за руку и заявила, что пойдет мыться только с ней.
Турчанки поклонились, не возразив ни словом, - и пошли с Василикой, как более нежная, заботливая охрана, чем евнухи. А Василика сожалела, что не было возможности как следует рассмотреть свои вещи: есть ли среди них книги, бумага, перья? Едва ли. Она попала в тюрьму во вражеской стране: и Абдулмунсиф, конечно, этого не забывал!
А ученая и искусная женщина врага, как и ученая женщина вообще, всегда возбуждает куда большую ненависть, чем простая.
В бане, однако, Василика доверилась
рукам турчанок, приказав, чтобы Анастасия вымылась вместе с ней. Ей опять не возразили ни словом. Здесь чем больше требуешь, тем больше раболепствуют, подумала Василика; но нужно уметь почувствовать, когда остановиться, - и особенно женщине с женщинами.Когда они с Анастасией, освеженные и воспрянувшие духом, вернулись назад, Василика принялась за свои вещи. В кожаной сумке – седельной сумке, крепко пахнущей ее любимицей Годже, – Василика нащупала твердый обрез книги, и сердце ее радостно взыграло. Этим утешителем оказался старинный персидский поэт, мудрец и жизнелюбец, – Василика немного, но достаточно выучилась по-персидски, чтобы понимать его.
Между страниц был вложен ее валашский нож. Василика с улыбкой извлекла оружие и, зажав его в кулаке, села и склонилась над стихами, которыми ее возлюбленный говорил с нею.
Абдулмунсиф долго был один – сидя на коврике, склонившись к ладоням, обращенным к лицу, он долго молился, как молился всякий благочестивый мусульманин в этот час. Но если бы какой-нибудь благочестивый мусульманин разобрал слова, которые шептали губы паши, едва ли он узнал бы их. И даже – объятый ужасом, благочестивец зажал бы уши и отпрянул подальше.
Но Штефану эти слова придавали сил. Он кончил молиться, глубоко вздохнул и поднял глаза.
Сейчас к нему придет брат, как младший по положению – к старшему. Штефан еще в пути уведомил его, куда направляется; где бы ни был Адриан во время чумы, теперь он вернулся в Эдирне, тоже ища защиты у султана. Что ж, пусть Господь даст им обоим такую защиту, какой они заслуживают.
Штефан закрыл глаза, посидел несколько мгновений – а потом хлопнул в ладоши. Этого короткого резкого звука оказалось достаточно, чтобы явился слуга. Он распростерся ниц.
Византийский принц неприятно улыбнулся. Приказал, чтобы принесли шербет, жареного мяса и хлебцев – и побольше: он не знал, ужинал ли уже Адриан. Голодный желудок будит врага даже в друге.
Абдулкарим появился на пороге: Абдулмунсиф встал брату навстречу. Они безмолвно склонили головы и раскинули руки, как для объятия, - но не обнялись. Постояв так несколько мгновений, Штефан поднял голову и внимательно посмотрел на старшего брата.
Адриан немного располнел, стал шире в плечах, но в уголках голубых глаз обозначились морщины. Однако рыжие кудри, усы и бородка оставались яркими, как прежде, без единого седого волоса: и даже стали еще ярче. Штефан едва заметно поморщился.
Он указал брату на подушки, и тот прошел вглубь комнаты и сел, около низкого столика, на котором было расставлено угощение.
– Поешь, ты, должно быть, голоден, - пригласил Штефан.
– Если ты не возражаешь, брат, - сказал Адриан. Он улыбнулся, очень похоже на младшего, словно бы извиняясь, - и набросился на еду. Ага ел с почти пугающей жадностью, пока не опустошил стол; потом спохватился и указал Штефану на остатки.
– Пусть принесут еще!
Штефан качнул головой.
– Я не голоден, - улыбаясь, ответил он.
Братья долго смотрели друг на друга: красивые, статные, очень похожие - и далекие друг от друга, как обитатель неба от обитателя ада. Но кто из них был кто?
– Я очень рад видеть тебя живым и здоровым, - наконец сказал Адриан.
– Милостью Господа, - ответил Штефан. Он склонил голову. – Признаться, я до сих пор дивлюсь нашему спасению. Мы плыли подобно аргонавтам, между погибельными чудовищами…