Ошибка

Дверь резко распахнулась, едва не задев меня. На пороге стоял хозяин кабинета. Черт! Теперь думать о конверте, кажется, поздно.

Бояринцев окинул меня взглядом с ног до головы – и что-то в этом взгляде заставило мои щеки вспыхнуть.

– Я… вот… это ваши деньги… Ну, те, которые…

Я подняла руку, демонстрируя, что у меня в кулаке зажаты те самые злополучные купюры, и почувствовала, что на глаза сами собой наворачиваются непрошеные слезы. Словно что-то надломилось внутри, задрожало невысказанной обидой и горечью. Нет, только не сейчас, не здесь, не перед ним! Я до боли закусила губу и постаралась собраться. Итак, надо сказать: «Заберите это!» – но только чтобы голос не дрожал…

Я не успела.

Он быстро прочесал цепким взглядом коридор, словно проверяя, не видит ли нас кто-нибудь. Потом схватил меня за руку и вдернул в кабинет, захлопнув дверь за моей спиной.

– Что ты делаешь?

Он почти прижал меня к двери. Придавил к ней тяжелым взглядом.

– Я… хотела вернуть. Чтобы… чтобы не…

Теперь и сама думала, что я напрасно пришла. А ведь совсем недавно – несколько минут назад – избавиться от напоминания о случившемся той ночью казалось просто необходимым.

Глупо. Как все глупо.

Глаза все-таки наполнились горячими слезами, но теперь, когда мы с Бояринцевым стояли так близко, скрыть это было невозможно. Он увидел.

Я ожидала чего угодно: насмешки, грубости или, того хуже, еще одного нравоучения. Ну конечно, я должна быть спокойной и благоразумной. Просто каменной. Как он. Но я не «как он». Я не акула бизнеса, не железная леди, не гламурная дамочка, у которой все под контролем.

Того, что произошло, я точно не ожидала… Он обнял меня, притянул к себе, запустил пальцы в волосы на затылке… Я уткнулась лбом в крепкое плечо и замерла, затихла. Под тонкой рубашкой, совсем рядом с моей щекой, был он, Бояринцев. Тяжело бухало его сердце, двигалась грудь, он тихо и коротко дышал, и его теплое дыхание шевелило волосы у меня на макушке, скользило по скуле, щекотными мурашками стекало по позвоночнику. Было так уютно, так надежно и сладко в кольце его теплых и сильных рук, как будто это и есть самое правильное – стоять, прижавшись, бояться пошевелиться и лишь умирать от удовольствия, чувствуя, как он осторожно перебирает пряди на затылке. Впитывать эту ласку всей кожей, всем телом, всем своим существом. Впитывать… и все равно не верить до конца, что происходящее – реальность.

Я и сама не знаю, в какой момент мои пальцы разжались, купюры посыпались на пол, а руки сомкнулись у него за спиной, широкой твердой спиной, которую так безумно приятно гладить, ощущая кончиками пальцев налитые упругие мышцы. И горячее дыхание над ухом, и то ли хриплый стон, то ли шепот:

– Что ты делаешь? Со мной…

Словно что-то взорвалось внутри от этих слов, и взрывная волна раскрошила все, что еще оставалось разумного и сдерживающего. Я сделала то, чего, наверное, хотела все это чертово время. Зажмурилась, глупо и почти по-детски привстала на цыпочки и, запрокинув со стоном голову, дотянулась губами до его горячих твердых губ.

В одно мгновение невозможная, невыносимая нежность вдруг закончилась. Его рот жадно накрыл мои губы, смял их неистово, ненасытно, объятия стали стальным капканом, почти расплющив меня о его грудь… В крови вскипело желание, бурлящей тяжелой лавой помчалось по венам, забухало в висках, ударило под коленки, выжгло весь воздух. И нечем стало дышать. Нечем и незачем. Мы целовались так отчаянно и яростно, словно от этого поцелуя зависела наша жизнь. Словно он и есть наша жизнь. Мы цеплялись друг за друга, задыхаясь. Стало совсем неважно, услышит ли нас кто-нибудь, и вообще – все оставшееся за стенами этой комнаты стало неважным. А важным оказалось совсем другое. Запах его разгоряченной кожи, вкус требовательных губ, безумный танец языка, врывающегося в мой рот, трущегося о мой язык и ускользающего обратно, сила его рук, которые сжали мое тело, оторвали его от земли и куда-то понесли. Шорох и нетерпеливый треск одежды, слетающей с нас очень быстро… Нет… недостаточно быстро… И гладкий холод дивана под голой спиной, который мгновенно сменился немыслимым жаром и желанной, умопомрачительно приятной тяжестью мужского тела, опускающегося сверху.

Меня больше нет, нет мыслей и чувств – я совершенно растворилась, исчезла, растаяла. Реальны лишь его губы на моей шее, на моей потяжелевшей груди, его зубы, прикусывающие окаменевшие от возбуждения соски, его руки, сжимающие меня до боли… И мне мало и этой боли, и его рук. И я целую, глажу, прижимаюсь сильнее, тороплю. Будто я ждала этого вечность и лишняя секунда ожидания может убить.

Он вошел в меня – сразу и резко, на всю глубину, растянув, заполнив собой до отказа, словно тоже знал, что медлить нельзя. Я всхлипнула, и все непролитые слезы хлынули из глаз, обжигая щеки. Но и это было неважно. Важным было цепляться за него, вдавливать его в себя. И быть бессовестно счастливой – хотя бы сейчас, хотя бы на мгновение. Сейчас, когда ближе и быть невозможно, когда он во мне и вокруг меня, только он и мое жадное, почти невыносимое желание. От прикосновений горячих рук, ненасытных требовательных губ хотелось выгибаться и кричать в голос, наплевав, что лишь тонкая стена отделяет нас от остальных обитателей дома и от всего мира. Лишь краем замутненного страстью сознания я знала: нельзя. Я впивалась зубами в его плечо, до крови кусала губы, давя стоны, и эта боль лишь усиливала желание. Мне было мало, мало, мало! Чего – я уже и сама не соображала. Все чувства были обнажены, все остро, ярко, невыносимо, оглушительно сильно. Казалось, еще немного, и я не выдержу…

Он двигался яростно, наполняя меня собою до края, изгоняя пустоту, голодное одиночество. Вместо этой пустоты наливался тягучий жар внизу живота, растекался лавой по телу, колючими искрами вспыхивал и гас под кожей, стирая границу между телами. А когда больше и сильнее было уже невозможно, два хриплых стона слились в один. Я выгнулась, содрогаясь, целуя, шепча что-то, чего и сама бы не поняла, ускользая в блаженную истому.

Я лежала, уткнувшись носом ему в подмышку, вяло смотрела на свою руку, по-хозяйски перекинутую через влажное от испарины совершенное мужское тело, ошеломленная произошедшим. Бояринцев молчал, и я не знала, что сказать. В голове было тихо и совершенно пусто. Тело выплывало из сладкого дурмана, действительность подступала со всех сторон вместе с вопросами, которые мне совершенно не нравились. Первый раз еще можно было списать на досадную ошибку, вполне простительную, но то, что было только что… Нет, я не жалею ни об одной секунде, ни об одном миге, но… Как теперь жить? И что теперь делать со всем этим?

– И что теперь будет? – наконец спросила я, замерев в ожидании.

– Все будет хорошо.

Все будет хорошо…

Больше всего на свете мне хотелось в это верить. Что именно будет хорошо? И главное – как? Мы будем встречаться тайком? А что? Очень удобно. Мы ведь живем в одном доме.

Почему-то от этой мысли стало тошно.

Бояринцев ничего больше не говорил. Словно сказанного достаточно – все будет хорошо.

– Не будет… – услышала я свой голос будто со стороны.

Можно было перечислить все, из-за чего хорошо не будет. Скандал, который ожидает всех нас, если что-то вылезет наружу. Его карьера, его контракт, который накроется известно чем. А еще – моя семья, которую неизбежно зацепит этот скандал. Но говорить об этом не было смысла. Он знал все не хуже меня. А может, и лучше.

– Нам нельзя, – сказала я уже вполне осознанно, медленно и неохотно убирая руку с широкой груди.

– И кто бы мог нам запретить? – Он притянул меня к себе, хотя мы и так были ближе некуда.

Я ответила не сразу. Горечь от неизбежности грядущей потери плескалась внутри, грозя затопить, захлестнуть с головой в любую секунду. Нет, не сейчас, пожалуйста. Хотелось хоть ненадолго продлить это мгновение – вместе. Впитать его в себя. Надышаться. Прижаться. Еще немного. Одну крохотную секундочку…

И все-таки я нашла в себе силы сказать:

– Я. Я могу. Отпустите меня. Пожалуйста…

Он развернул меня к себе лицом и всмотрелся в мои глаза странным ищущим взглядом.

– Ты этого хочешь? – очень серьезно спросил он.

Господи, ну конечно же, нет! Как я могу этого хотеть? Но я выдержала этот взгляд и твердо ответила:

– Да.

Глава 20

Дни катились один за другим, бесцветные, тусклые, безрадостные, словно кто-то щедро плеснул серой краски, убавив яркость до минимума. Солнечные нисколько не отличались от пасмурных и дождливых. Нисколечко. Скучные, серые дни, наполненные обычными рутинными делами.

После того злополучного вечера я Бояринцева больше не видела: ни его самого, ни его машины возле нашего дома. Возвращалась из университета и всякий раз, подъезжая к стоянке, задерживала дыхание. Сердце замирало: не мелькнет ли среди листвы и аккуратно подрезанных кустов крыло автомобиля цвета мокрого асфальта.

– А что, Тимур Александрович переехал? – спросила я как-то Игоря, стараясь, чтобы это прозвучало равнодушно.

Вполне разумная версия. Этот дом у Бояринцева не единственный, куда-то же завезли все мои чемоданы в день свадьбы. То, что после случившегося он предпочел туда переехать, чтобы мы не сталкивались, казалось мне естественным.