Ослепительный нож

–  Приспешница-то её издохла враз, эта будет отходить медленно, - рассудила Мастридия.

–  Станешь ли говорить?
– обратилась Витовтовна к Всеволоже.

Евфимия не разомкнула уст. «Горислава молчала, и это её спасло», - заключила она, всем упорством преодолевая желание высказать прегнуснодейной старухе всё, чем больна душа.

Посетительницы, потоптавшись ещё, ушли, злобствуя и ворча.

Очень скоро заточница ощутила мучительность злого замысла. В отличие от помещённых в клетки зверей ей не давали ни пищи, ни питья. Не выводили по нуждам, не предоставляли посуды.

Пустая палата потонула в ночи, сызнова вплыла в день. Не появлялся никто.

Кажется, повечер ОНИ вновь возникли. Мастридия на сей раз опиралась на клюку.

–  Дух от неё - ой-ёй-ёюшки!
– проскрипела она.

–  Ну!
– воззвала Витовтовна.
– Выверни душу наизнанку. Дьяка позову, всё запишет.

Всеволожа молчала.

Мастридия сквозь прутья просунула клюку, ткнула в бедро. Пришлось отползти. Однако старуха обошла клетку и ткнула сызнова.

–  Прекрати, - попросила Софья.
– У катов железа пострашней твоего, и то пользы не было. Время сделает своё дело.

Старуха не унималась, гоняла заключённую в клетке, как зверя, из угла в угол.

–  Пардусиха!
– восхищалась Мастридия.

–  Не пардусиха, а змея подколодная. Тьфу!
– отвернулась Софья.

Наконец дождалась страдалица их ухода.

Голод её не мучил. Мучили тошнота и слабость. Встряхнуться, собраться с силами не было никакой возможности. Лежала, скрючившись, неволею покорялась сну.

Воспоследовали новые посещения наблюдательниц её мук. Но глумливые посетительницы уже почти не ранили глаз и ушей заточницы. Какие б рожи ни строили, что бы ни изрекали, ей было всё едино. Болели лишь те части тела, куда попадала клюка Мастридии. Однажды достигли слуха обеспокоенные глаголы Софьи Витовтовны:

–  Надо что-то переменять. Она окоченеет в безмолвии.

–  Травку знаю, - вкрадчиво предложила Мастридия.
– Выпьет - всё, что спрятано в душе, выложит, как на блюде.

–  Тьфу, твоя травка!
– не обрадовалась великая княгиня.
– Хочу слышать от этой твари не то, что у ней в душе, а то, что у меня в голове.

Удалились шаркающие шаги, и вновь свело с ума одиночество. Нет руки вызволения, нет пособа отсюда вырваться. Стало быть, тщетны старания аммы Гневы, бессильна заступа Дмитрия Красного. Василиус или неведок случившегося, или же соучастник тайный. Осей боится подойти с крохой хлеба, с глотком воды, за ним не иначе глаз да глаз.

Всеволоже вспомнилась курица. В Зарыдалье в пладенный час Пеструшка увязла по брюхо в навозной жиже. Нет бы барахтаться, крылышками махать, лапки вызволять. Застыла, бедная, уронила гребень. Ещё живая, а уже мёртвая. Евфимия в такой клетке, где крыльями не взмахнёшь, ног не распрямишь. Курица, да и только!

В очередное из утр дверь заскрежетала. Ужли опять старухи? Нет, не они. Всеволожа таращит очи. Вежды хоть перстами раздвигай - шире, шире… Нет, лгут глаза. Сон представляется явью. В палату вошли Василиус с Дмитрием Красным.

–  Что я говорил?
– возопил младший Юрьич.

–  Вижу и не уверую, - мрачно молвил великий князь.

–  Или ты не знал, господине, кто твоим именем в катские руки отдан?
– вопросил Дмитрий Красный.

–  Знал, брат, знал, - признался Василиус - Государыня матушка сказывала, будто бы Всеволожа… она… икону Богоматери похитила, что я из Галича вывез, когда изгнал оттуда твоего батюшку.

–  Вольно было тебе святотатствовать, - упрекнул Дмитрий за давешнее.

– Икона ещё при Донском явилась боярину Ивану Овину. В честь её храм сооружён, монастырь переименован Успенским.

–  Икона исчезла из собора Пречистой, - пасмурно сообщил Василиус.
– Матушкин духовник архимандрит Феодосии допускает, будто боярышня могла взять святыню, отдать Ваське Косому при их сретении в Новгороде Великом. Ну а тот отвёз в Галич. Вот и наряжено было разбирательство. Доиск как доиск.

–  Эх, господине!
– шумно выдохнул младший Юрьич.
– Ты взгляни на нашу спасительницу в недавней битве. Это ли беспристрастный доиск? А духовника твоя матушка, видимо, по себе искала. Икона, как объявил наш преподобный игумен Паисий, едва оказалась на Москве, в ту же ночь неведомой силою явилась на прежнем месте, в галицком монастыре, в своём храме. Я готов просить преподобного: Паисий привезёт тебе список святыни, лишь покровительствуй нашей Успенской обители.

–  Попроси, брате, попроси, - обрадовался Василиус - Встретим с колокольным звоном и крестным ходом. Отпустим с грамотой о всяческом бережении галицкого монастыря.

–  Добро, господине, - согласился Дмитрий.
– Перейдём же от мытарств высших к мытарствам низменным. Дозволь немедля доставить страдалицу в покойное место, где ей обеспечат уход и помощь.

–  Ты ведаешь сие место, брат?
– голос великого князя сменился к худшему.

–  Не твой же дворец!
– не сдержал упрёка Дмитрий Юрьич.

Властодержец подошёл к клетке.

–  Слышишь ли меня, Евушка? Видишь ли? Открой очи, скажи слово, дай пасть к ногам.

–  Оставь её, господине, - попросил Красный.
– Боярышня больна, нас не чует.

Когда они уходили, Всеволожа расслышала вопрос Красного и ответ Василиуса:

–  Где старший брат мой? Где средний?

–  Косой выслан под Москву. Слепого обихаживает княжна Устинья. Кстати, нашей Всеволожи племяшка. Шемяка выпущен из тесного заточения, выехал из Коломны.

Когда младший Юрьич вернулся с челядью и вязницу стали извлекать из узилища, она сызнова потеряла память. Не от беды или радости - от стыда. До смерти стыд объял, что в таком непотребном виде судила судьба попасть на руки Дмитрия Красного.

Очнулась щекой на его плече. Кареть цлавно ехала по Подольной улице, в Водяные или Чешковые ворота, дальше, дальше от Житничного двора…

–  Евфимия!
– просветлел прекрасный лик Дмитрия, увидевшего, как она открыла глаза.

Ошиблась когда-то матушка его Анастасия Юрьевна, проча Всеволожу за своего старшенького. Ей по сердцу младшенький.

–  Евфимия!
– ещё ласковее промолвил он. Всеволожа коснулась губами поддерживающей её руки.

Книга вторая. Простить - не забыть.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Дело было под Белёвом. Невеста неневестная. Праведник умирает дважды. Хлебный дождь. «Днесь великий князь торжествует!» Двенадцать воистых дев.