Основы человечности. Работа над ошибками

— А ты вообще эту дрянь на себе испытывал?

— Конечно! Нужно же было всё проверить, прежде чем татуировку делать.

— И как ощущения?

Как-как… как будто сидишь в болоте с закрытыми глазами, но дышать почему-то можешь. Когда не забываешь это делать.

— Хочешь, на тебе покажу?

— Не надо.

— Боишься?

— Не особо. Было бы интересно попробовать, такого опыта у меня ещё не было. Но не сейчас, когда у тебя простуда и проблемы с контролем энергии.

— Так у меня всё-таки простуда?

— А ты сам не чувствуешь?

— Мне плохо, — признал Тимур. И от этих простых слов, произнесённых вслух, не стало легче, но появилось некоторое… понимание, что ли. Словно чувства приобрели чёткость просто от того, что их признали и озвучили. — У меня голова раскалывается и в горле першит. И слабость дикая. И внутри… — Он коснулся груди чуть ниже татуировки, пытаясь хоть как-то обозначить место. — Внутри что-то болит. Жжёт. Но это, наверное, не от магии, не от простуды, а вообще… от жизни.

И, наверное, та боль, которая от жизни, теперь будет всегда.

Она и раньше была — то сильнее, то слабее, то затихала на долгие месяцы, позволяя дышать полной грудью, то снова запускала когти под рёбра так, что хотелось свернуться калачиком и тихо скулить. Но прежние ощущения не шли ни в какое сравнение со свежими: их можно было перетерпеть в укромном уголке или слегка облегчить позитивными мыслями, а от новых хотелось только одного — перестать быть.

— Тебе бы полежать, — вздохнул Людвиг и ласково взъерошил Тимуру волосы. Как в детстве.

Спасибо, что обошёлся без «всё будет хорошо» и тому подобной ерунды.

Полежать, наверное, действительно стоило. Но гораздо важнее было сказать то, что уже давно вертелось в голове. То, что болело внутри.

Проговорить.

Выпустить наружу.

Именно сейчас, когда Людвиг не придуривается, когда вокруг нет посторонних, когда…

В телефоне тихо пиликнуло уведомление мессенджера. И почти сразу же — ещё одно.

Тимур вздохнул и смахнул с экрана блокировку.

Оба сообщения были от Дианы. В первом обнаружилась фотка её самой в белом платье. Во втором вопрос: «Как тебе?»

Длинное строгое платье Диане шло, но выглядело очень непривычно. Хотя, наверное, это общая особенность свадебных платьев: в них кого ни наряди — будет странно. Как будто слишком ярко, несмотря на полное отсутствие других цветов.

Тимур задумался, как лучше сформулировать эту мысль, но тут сообщения посыпались градом, одно за другим.

«Всё в порядке?»

«Выгони этого блохастого и ложись спать!»

«Поставь блок на перемещения внутри квартиры.»

«Нет, ничего не делай. Я сама завтра зайду и сделаю»

«Ты здесь? Почему не отвечаешь? Я вижу, что ты прочитал!»

«Не успел», — честно набрал Тимур в ответ на последний вопрос.

«Посмотри, плиз, в ящике под кроватью лежат мои зелёные итальянские туфли? Я их найти не могу…»

— Что там? — Людвиг бесцеремонно заглянул в телефон, пристроив подбородок на плече Тимура.

— Платье. — Тимур отлистал сообщения назад и снова открыл фото.

— Красивое. Напиши, что ей идёт. Хотя… стой. Здесь же можно голос записывать и пересылать, да? Ксюха говорила, что сейчас везде так можно. Включай.

Тимур нажал на кнопку совершенно машинально, не особо задумываясь, что случится потом. Он и раньше всегда так поступал: сначала делал то, что велел Людвиг, а потом уже анализировал произошедшее. Оказалось, за шестнадцать лет рефлекс никуда не делся.

— Включил. Диктуй.

— Короче, Дин, платье клёвое, ты в нём как королева. Хорошо, что без рюшечек и всяких там кринолинов. Зелёные туфли ты забирала, я точно видел, так что сама ищи, куда засунула. Что ещё? А, вспомнил! Я никуда не уйду, пока Тимуру не станет лучше. И ничего ему не сделаю. И блокировка тебе не поможет, не трать время. Всё, отправляй. Слушай, а удобная штука! Терпеть не могу писать!

— Можно подумать, другим нравится разбирать то, что ты пишешь.

Тимура (да и не только его) всегда удивляло, что человек, который может начертить сигиллу от руки без линейки и транспортира и помнит уйму заклинаний на латыни, древнегреческом и прочих мёртвых языках, в обычной жизни пишет без знаков препинания, с дичайшими ошибками и как курица лапой. Причём пьяная курица левой лапой.

И это даже на происхождение свалить не получалось: Людвиг сам признавал, что по-немецки он пишет ещё безграмотнее, чем по-русски.

Ответное сообщение пришло быстро и оказалось коротким и ёмким: «Будь осторожен. Он убийца». Послание было явно адресовано Тимуру, но выглядело как ответ Людвигу. Потому что…

Тимур швырнул телефон на диван и обернулся к другу.

Сглотнул слюну, ставшую вдруг густой и горькой.

Крепко зажмурился.

И сказал. Впервые позволил себе произнести вслух:

— Я убийца. Я убил двенадцать человек.

— Ты нечаянно. — Голос Людвига звучал мягко, успокаивающе. Он словно не заметил резкой смены темы и не удивился ей. Возможно, он давно ждал, когда Тимура наконец-то прорвёт.

И вот — дождался.

— Нечаянно! По глупости! По ошибке! Какая разница? Всех этих людей… никого из них больше нет. И папы больше нет… Потому что я…

— Это было давно.

— Это было! Неважно, когда. Я это сделал! Я, своими руками… — Тимур распахнул глаза — для того, чтобы увидеть, как комната уплывает куда-то вбок. Против часовой стрелки.

Почему-то это казалось важным. Как будто если комната кружится по часовой стрелке, то это ещё нормально, а вот если против — то совсем трындец.

— Тима, Тима, дыши! У тебя сейчас опять температура поднимется. — Людвиг обхватил его за плечи, удержал от падения. В который уже раз за день?

— Да плевать на температуру! — Тимур попытался отстраниться, отступить к дивану, но понял, что не знает, в какой стороне диван. Так и остался стоять (скорее, висеть) в чужих руках.

— Не плевать. Я за тебя волнуюсь. Ксюха волнуется. Динка волнуется.

Людвиг сам подтолкнул его в нужном направлении, аккуратно усадил, подпёр подушками и плюхнулся рядом, как некая стабильная точка в этом вращающемся мире. Маяк посреди штормового моря. Тимур кое-как, почти вслепую, нащупал краешек его футболки (вообще-то — своей собственной футболки) и зажал в кулаке. На всякий случай. Чтобы не потерять и не потеряться. Чтобы не оставаться снова одному.