Останови моё безумие

Этот античный бог морей, возвышающийся на трёх ступенях в гигантской раковине посредине чаши фонтана всем без исключения наблюдателям, внушал могущество водной стихии, бьющие струи воды, извергающиеся из пастей обитателей моря, отождествляли ревущую и бушующую свою обитель, но Мира слышала и видела совсем другое. Окружающие Нептуна в центре фонтана жизнерадостные фигурки детей, несомненно, напоминали ей собственное не рожденное дитя, а шум исторгающихся струй, их смелое журчание сливалось у неё с детским плачем, первым криком её ребёнка, которого она никогда не услышит.

– Уйдём отсюда?
– осторожно прошу, приобнимая дрожащую малышку.

– Да, сейчас, - соглашается она сразу, но не спешит сходить с места.

Через пару минут мне всё-таки удаётся увести её от прекрасного и навевающего на сестру спокойную грусть фонтана, и мы тихим шагом уходим в свою гостиницу.

Утром следующего дня отъезда нас разбудили звуки печального рояля «Мелодия сердца» бессмертного Моцарта. Мира надолго задержалась у окна, разглядывая согбенную над инструментом фигуру музыканта, но, так и не увидев таинственного роялиста, ушла в ванную, из которой после, коротко раздавались хриплый кашель и шум воды.

Максим летел одним с нами рейсом, в то время как его сестра Инга решила ещё задержаться в Германии улаживать «прочие аспекты художественного искусства». Мы не разговаривали с моим бывшим заместителем, но часто обменивались одинаково яростными взглядами. Причину ярости своего вице-президента списать на обиду за нанесение побоев было глупо, именно поэтому я и не делал таких поспешных выводов. И не смотря на частые отлучки Миры в туалет за время полёта в один час и пятьдесят минут и бессменный её ответ, включающий в себя фразу «Всё в порядке», на мой вопрос о её самочувствии, мы открыто держались за руки и на соседних сиденьях сидели с повёрнутыми друг на друга головами, наслаждаясь последними минутами откровенности наших взглядов.

В аэропорту мы с Максимом переглянулись, и я понял настоящую причину его скрытого гнева: он знал. Про нас с Мирой.

И поравнявшись с нами после выдачи багажа, он уже не отставал от Миры ни на шаг, сделавшись её мнимым защитником от брата-извращенца. Я ухмыльнулся не его действиям, но стойкому молчанию и заметил в толпе встречающих - родителей и Лизу с Анатолием. Мира радостно вскрикнула, и замахала свободными руками, подзывая их ближе к нам, я переключил всё внимание на свою семью, оставляя позади пока ещё не уволенного заместителя, требующего от меня компенсации и долгого мужского разговора.

Мои глаза смотрели то на улыбающихся родителей, то на улыбающуюся Миру, а расстояние между ними и мной стремительно увеличивалось, реальность поворачивала свою призму ко мне спиной, и я уловил только, как лучащееся радостью от встречи с родителями лицо любимой сестры искажается маской полного и абсолютного безразличия: она теряет сознание. А я успеваю поймать только медленно опадающее её тело в беспомощные руки, завывая от нового отчаяния.

====== Глава 51 ======

ВЛАД.

Вспоминая сейчас, как часто это происходило со мной, я задаюсь вопросом как мне удалось пройти не через одно наше расставание. Ведь Мира не в первый раз уходит от меня, превращая каждый свой побег в безжалостное истребление моего существа.

Любил ли я её?

Боже! Как я любил её! Это чувство было больным, не только нездоровым, оно физически причиняло мне боль. Болело все мое тело и это не обещало когда-то стать лучше. Ничего бы не изменилось даже через тысячу лет, через тысячу расставаний. Одно из которых обязательно стало бы для меня настоящей погибелью. Именно поэтому я должен был прекратить это, прекратить позволять Мире уходить. Не потому что хочу спасти её, а потому что мне нужна моя жизнь. А она и есть эта самая моя жизнь.

Какой скучной может быть линия жизни на мигающем экране компьютера, если перед этим весьма неинтересным отрезком кинематографа тебя успел потчевать друг, беспокоящийся за твое психическое здоровье.

Как быстро пролетели эти три дня…

Меня начинает удивлять это мелькание моей жизни - время проносится стрелой, выпущенной из лука, когда я провожу его в бесконечном ожидании пробуждения Миры, но начинает двигаться каракатицей, когда мы вместе и счастливы. Я ощущаю себя бессмертным существом, не стареющим и не подвластным неумолимым указателям жизни в настенных часах.

Шесть месяцев? Полгода? У Миры осталось именно столько времени. На что? Чего больше всего ей хотелось успеть в этой жизни. А у меня? Сколько было у меня? Не больше ста восьмидесяти дней…

Я кладу голову на кровать рядом с бледной рукой, снова закованной в провода и датчики, закрываю глаза и перестаю вообще что-либо чувствовать. Я проваливаюсь в искусственный сон, разваливающий мысли на бессмысленные кусочки из ничего, засыпаю.

– Олег… Этого просто не может быть, - подавленно, мёртво говорю я, разбуженный раньше сестры: лекарство подсыпанное мне в воду Олегом больше не действовало, - должен быть какой-нибудь выход. Всё же было хорошо. С ней всё было хорошо!

Голос постепенно, помимо воли повышается, я рисую круги по кабинету друга, не забывая о тёте Нине склонённой в ожидании прихода в сознание дочери. Об отце, который под разными предлогами отлучается слишком часто в коридор, чтобы не показывать не подобающих мужчине отцовских слёз жене. О Лизе, нервно хватающейся за живот но, тем не менее, каждое утро приезжающей в больницу для удостоверения, что и сегодня Мира не пришла в себя. Я помню о них всех. Помню, но думаю только о себе. Эгоистично продумывая собственное самоубийство, кажущееся мне единственным здоровым выходом.

– Влад, прекрати.

– А? Что? Ты что-то сказал?

– Я сказал, сядь.

– Нужно сделать ей ещё одну операцию? Деньги? Всё дело в деньгах? Ты только скажи сколько нужно?

– Влад, у Миры отказывает сердце. Ты понимаешь, о чём я говорю? У неё сердечная недостаточность, у неё ТЭЛА, транспортная функция сердца тридцать процентов. Тебе это о чём-нибудь говорит? А мне говорит, Влад. Я врач, а не Бог.

– А кто Бог? Скажи, Олег… Кто? Скажи, и я пойду к нему.

Я тру лицо руками, я сажусь на стул, опускаю голову между коленей и начинаю выть. Вою во всё то молчание, которое меня окружает…

– И где Он? Олег, ей двадцать один. Двадцать один год. И за каждый, за один год своей жизни она перенесла больше страданий, чем я за всю свою жизнь. А теперь скажи мне, существует ли твой Бог? Если да, то я найду Его…

Я выхожу из кабинета Олега и иду к своей сестре, к своей возлюбленной, к своей женщине, а слёзы градом спускаются по моим щекам: это Она научила меня плакать…

В стекло, которого мои руки касались уже не раз, стекло, которое видело мои глаза, и улыбку и слёзы смотрю мимолётно, чтобы увидеть, как моя Мира принимает в объятия свою радостную мать, но искоса смотрит, устало и понуро, в это стекло, которое с её стороны не показывает ничего, кроме очередной сменяющейся картинки. Но она всё равно не отводит взгляда, словно точно знает, что я стою здесь, за этим стеклом и смотрю на неё. На секунду мне кажется, что она смотрит прямо в мои глаза.