От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое
Шрифт:
– Тут-то мне и не хватает новостей. Работы нет – заняться нечем.
Мэри напишет в дневнике: «Мучительно было смотреть, как этот великан среди людей, оснащенный всеми умственными и душевными способностями, натянутыми до предела, точно пружина, уныло бродил по комнате, не в состоянии как-то применить свою колоссальную энергию и безграничные таланты, – тая в своем сердце скорбь и разочарование, о которых я могу лишь догадываться… То был худший момент за все это время».
Родные ставили его любимые пластинки – Гилберта и Салливана, но это не помогало. Несколько французских и американских маршей пробудили, как они вспоминали, «нотку надежды» на улучшение настроения. Затем раздались «Беги,
«Наконец, в два часа ночи он достаточно утешился, чтобы почувствовать сонливость и пожелать лечь в постель, – писала Мэри. – Мы все вместе проводили его наверх… О, милый папа, – я очень, очень тебя люблю, и сердце у меня разрывается при мысли, что я могу сделать для тебя так мало. Я легла спать, чувствуя себя очень усталой, какой-то омертвевшей внутри».
29 июля. Воскресенье
В Чекерсе в воскресенье, 29 июля, пятнадцать человек, включая местного пастора, пришедшего попрощаться со своим прихожанином, сели обедать за огромный круглый стол. Открыли и быстро опустошили 4,5-литровую бутылку шампанского «Rehoboam», но веселья она не добавила. Черчилль произнес:
– Губительно давать волю жалости к себе, будто у правительства был мандат, и что долг каждого поддерживать его.
Перед расставанием расписались в гостевой книге Чекерса. Клементина поблагодарила чету Ли, владельцев усадьбы: «Последний уик-энд в Чекерсе оказался печальным. Но, пока все мы оставляли свои имена в гостевой книге, я думала о том, какую замечательную роль сыграл этот старинный дом в войне. Каких именитых гостей он принимал, свидетелем каких важнейших встреч он становился, какие судьбоносные решения принимались под его крышей».
Черчилль расписался последним. Под подписью он добавил единственное слово: «Finish» («конец»). На следующий день Черчилль с Клементиной пере ехали в лондонский отель «Кларидж».
Воскресное утро Трумэн посвятил протестантской службе в берлинском Колизеуме.
Вернувшись в «маленький Белый дом», он застал терпеливо ожидавшего его советского наркома иностранных дел в сопровождении Голунского. «Молотов пришел сообщить мне, что премьер Сталин простудился, и доктора приказали ему не покидать резиденцию. По этой причине, сказал Молотов, премьер не сможет сегодня присутствовать на конференции. Затем Молотов высказал пожелание обсудить некоторые вопросы, которые возникнут на следующем заседании. Я согласился с его просьбой и послал за госсекретарем Бирнсом, адмиралом Леги и Чипом Боленом, моим переводчиком. Наша встреча продолжалась около часа». Согласились, что успешному завершению конференции мешают три нерешенных вопроса: западная граница Польши, раздел немецкого флота и репарации с Германии.
– Американская делегация готова согласиться со всем тем, чего просят поляки, за исключением территории между Восточной и Западной Нейсе, – сообщил Бирнс.
– Это важный район, на котором поляки особенно настаивают, – возразил Молотов.
– Поляки не могут получить всего, чего они хотят, – заметил Трумэн. – Я и так делаю им большую уступку.
– Это результат военной обстановки, который невозможно было предвидеть заранее во время ялтинских переговоров, – обосновывал свою позицию Молотов. – Немцы бежали из этого района, их там почти не осталось, так что этот район оказался заселенным почти исключительно одними поляками, что и вызвало необходимость установления там польской администрации.
– По Ялтинскому соглашению эта территория должна находиться под управлением СССР, и все, о чем просит
делегация США, – это осуществление этого соглашения, – напомнил Бирнс.– Войска маршала Рокоссовского остаются в этом районе, – заверил Молотов. И подтвердил твердую решимость Сталина закрепить территорию до Западной Нейсе за Польшей.
После чего Бирнс предложил перейти к вопросу о флоте. Молотов счел, что договоренность уже достигнута, ее только надо положить на бумагу.
– Важно сейчас договориться о том, что треть военного флота и треть торгового флота должны быть переданы СССР.
– Американское правительство согласно немедленно разделить германский военно-морской флот, – подтвердил Трумэн, – но торговый флот должен быть использован в войне против Японии.
– Торговый флот нужен также и СССР на Дальнем Востоке в интересах войны с Японией, – парировал Молотов.
С флотом в Потсдаме так и не разберутся: было решено, что три правительства назначат экспертов, которые «совместно выработают детальные планы осуществления согласованных принципов».
Бирнс поинтересовался, обдумала ли Москва американское предложение об обмене репарациями между Руром и советской зоной.
– Советские и американские экономисты согласились с тем, что в советской зоне имеется всего 40–42 % национального богатства Германии. В Ялте было решено, что на долю СССР должно приходиться 50 % всех репараций. Поэтому Советская делегация ставит вопрос о том, чтобы СССР было предоставлено в дополнение к тому, что СССР сможет получить из своей зоны, примерно на 2 млрд оборудования из Рура.
Бирнс выдвинул контрпредложение: выделить для СССР по 12,5 % всего того оборудования, которое будет предназначено для репараций из английской и американской зон.
– В чем выразится доля СССР, если исчислить ее в долларах или тоннах оборудования? – поинтересовался Молотов. – СССР имеет в виду получить металлургическое, машиностроительное и химическое оборудование. Значительные разрушения причинены городам и вообще зданиям, но станки и машины в значительной части уцелели.
– СССР должен получить 50 % всего того оборудования и материалов, которые могут быть использованы для репараций, – подтвердил Трумэн.
Получив уверение в том, что Советский Союз, помимо репараций из своей зоны оккупации, получит еще 25 %, которые будут выделены из промышленного оборудования Рура, нарком отбыл из «маленького Белого дома» в неплохом расположении духа.
Был и еще один сюжет, который «выпал» из изданных в СССР материалов Потсдама. Молотов заявил, что в связи с неотложностью объявления войны Японии было бы весьма желательно, чтобы США, Великобритания и другие союзные страны обратились к Москве с соответствующей официальной просьбой. «Он сказал, что это могло быть основано на отказе Японии принять недавний ультиматум о капитуляции и базироваться на стремлении сокращения времени войны и сохранения жизней, – свидетельствовал президент. – Сильный ход, который снимал бы все вопросы о советских мотивах в войне с Японией и заметно укреплял возможности Кремля претендовать на определение послевоенного устройства Восточной Азии».
Предложение Молотова крайне озадачило президента и госсекретаря. Бирнс замечал, что в тот момент «испытал бы чувство удовлетворения, если бы русские решили не вступать в войну». Трумэн напишет: «Это стало для меня полной неожиданностью. Я сказал Молотову, что мне придется тщательно изучить советское предложение. Затем русский комиссар отправился доложить о нашей беседе маршалу Сталину.
Мы проинформировали британцев об этом разговоре, когда премьер-министр Эттли, господин Бевин и сэр Александр Кадоган позже в тот же день прибыли в „маленький Белый дом“, чтобы встретиться со мной и госсекретарем Бирнсом».