Отель Страстоцвет

Выдохнула, ступая внутрь, и сходу налетела на маленький курительный столик из палисандра. Тот зашатался и накренился в бок. Девушка еле успела перехватить его в полете, но выдвижные пепельницы из латуни уже вылетели со щелчком, равномерно осыпая пол облаком из серого тошнотворного пепла и смятых окурков.

— Вот зараза! — Так же шепотом выругалась Лиза. — И тут мне умудрилась наподлить! Ведьма, не иначе!

Замерла, прислушиваясь. В коридоре было по-прежнему тихо. Поставила на место столик и побежала в уборную. Нашла в небольшом шкафчике в углу совок и щетку и стремительно, как испуганная лань, понеслась заметать.

Когда все, наконец, было закончено, Лиза поправила форму, спрятала инструменты и пошла в спальню, в которой больше половины помещения занимала огромная кровать. Антикварная, в стиле Людовика XV, цвета ореха, с резной спинкой и двумя прикроватными тумбочками в комплекте. Дверь была открыта настежь, так что девушка с замиранием сердца вошла.

Скомканные простыни из чистого льна с ажурным шитьем по краям, небрежный завиток расписного одеяла с краю, подушки, разбросанные по полу. Все это намекало на происходившее здесь не так давно. А именно, не нужно быть экстрасенсом, на акт любви.

Не сдержавшись, она все-таки подошла ближе. Глаза ее не обманывали. Небольшие пятна на постельном белье. Засохшие, белесые, наполнявшие комнату тягучим, терпким запахом секса. Поморщилась брезгливо и отошла. Да уж, такие признаки просто говорили о жаркой ночке, которую довелось пережить герцогине. Они кричали о ней. Надрывным женским стоном и глухим рыком кончающего мужчины.

Нельзя было оставаться: с минуты на минуту сюда могли нагрянуть горничные, обслуживающие второй этаж. Но Лиза вдруг остановилась и закрыла глаза, представляя лицо Лонни, такое растерянное и обреченное накануне. Вернулась к пятнам на простыни.

— Твою дивизию…

Она подняла с пола маленькую плоскую подушку, прижала к лицу и вдохнула едва уловимый аромат: бархатный, теплый, цитрусовый. Втянула носом, словно погружаясь в оцепенение.

Здесь он сегодня лежал, видел сны, чувствовал, ощущал, слышал выдохи и вдохи этой женщины. Он. Ее Лонни.

Теперь многое становилось понятным. Глупо было так обнадеживаться в отношении парня, которого знаешь всего-ничего. Не иначе, как чары.

Лиза открыла глаза, разочарованно отложила подушку и подошла к туалетному столику. Провела пальчиком по темно-вишневому бархату халатика с рюшами, висевшему на спинке стула. Наклонилась, ощущая тяжелый приторный запах духов, взяла большую щетку, полную волос герцогини.

— Эх, Лонни-Лонни! Смотри, твоя подружка линяет хуже, чем Мистер Кот. — Присела, брезгливо поглядывая на белые клочки, застрявшие меж щетинок, и поморщилась. — Фу!

В том странном зеркале вчера она видела себя почти такой же роскошной дамой, что и говорить. В шикарном красном платье, с укладкой. В реальности Лизе не приходилось даже мечтать, чтобы присесть вот так за туалетный столик благородного дерева, медленно провести расческой по волосам, вытягивая усталые ножки и устраивая их на мягкий пушистый пуфик. И чтобы все ей пытались услужить и даже хозяева, присылая для ночных развлечений самых красивых молодых мужчин.

Тьфу! Она бросила щетку на столик и встала. Не очень-то и хотелось ей такой жизни.

Взгляд вдруг упал на старинную пузатую шкатулку на тумбочке. Расписная, блестящая, издали напоминающая хьюмидор для хранения сигар, она почему-то так и манила девушку. Лиза подошла и присела возле нее. Редкая вещь. Роспись при ближайшем рассмотрении оказалась отделкой из тисненной кожи с перламутровыми завитками желтого и малахитового.

Подушечками пальцев она пробежала по крышке.

— Что у тебя там, Кармилла?

Надавила. Послышался легкий щелчок. Но шкатулка не поддавалась. Попробовала еще. Опять тщетно.

— Ну, и ладно. Что я, и правда, по ее вещам шарю? Сдалась она мне, стерва напомаженная!

Лиза встала и решительно направилась к двери. Пусть делают, что хотят. И Лонни пусть хоть всех куриц здесь потопчет, на нем ведь свет клином не сошелся!

Она себе тоже хоть тысячу таких Аполлонов найдет! Прямо завтра. Стоило только захотеть. Обидно, правда, что приняла флирт за что-то большее, но сама виновата — Поля ее предупреждала, дурочку. И злиться стоило теперь только на саму себя.

Лиза прекрасно знала, в чем заключалась ее проблема. Она так хотела любви, что придумывала себе ее на каждом шагу. Видела призрак той в каждых новых глазах напротив, пыталась ухватиться за ее исчезающий силуэт, ощущая после лишь невесомость и пустоту в руках. И неприятное горькое послевкусие. И это умножало боль и закрывало двери ее души от всего мира все плотнее и крепче. Пока вскоре из-за этих дверей не стало видно и ее самой.

— Ну этих мужиков! — сказала она сама себе и остановилась вдруг, как вкопанная.

За дверью послышались шаги, громкие, торопливые. И смех: заливистый женский и раскатистый мужской. Потом раздался голос Лонни:

— Денек выдался жаркий, ты права. Лучше дождаться вечера, мне не хотелось бы, чтобы ты растаяла на солнце, моя сладкая.

— Открывай скорей. — Голос Кармиллы. Ледяной, как дыхание ночи. — У меня для тебя припасен десерт.

Нет! Нет! За что же это?

Лиза заметалась по комнате, вернулась в спальню. Что же делать? И какой черт ее дернул сунуться в номер герцогини? И стало жутко и страшно. Будто слон наступил девушке на грудь: дыхание перехватило, руки затряслись. Нужно было срочно принимать решение: раскрыть свое преступление, сдаться или спрятаться.

И как в дешевом сериале Лиза открыла створки платяного шкафа и нырнула внутрь. Щелк. Готово.

Раздались шаги Лонни и тихий шелест платья Кармиллы. И ее же смех. Противненький, склизкий. Лизе не понравилось, как весело хохотал ее красавчик, называя «сладкой» эту горькую редьку, перехваченную парчой и украшенную драгоценностями. Вообще никак не понравилось. Даже взбесило. И означало это лишь то, что ее догадки были верны.

— Чем это пахнет? — недовольный голос шальной императрицы.

— Ничего не замечаю, — смеется красавчик.

Шаги, шорохи, едва слышимый шелест платья.

— Неприятно, и запах какой-то тяжелый, спертый. Нужно было вызвать горничных для уборки.

— Нам было не до этого.

Опять дружный хохот обоих.

Лизе вспомнились окурки, разбросанные по полу. От них вероятно и распространялся тошнотворный аромат. Но ведь она все прибрала. Девушка выругалась, коря себя за небрежность.

— Поторопись, — прощебетала соперница.

Скрежет вылетающей пробки. Хлопок. Что-то зажурчало, наверняка, шампанское.