Отель Страстоцвет

Большой палец этого козла, трахающего всех без разбора, и такого желанного и почти родного, прекрасно дополнял своих собратьев.

Неумолимо, ровным ритмом нажатий заставлял Полю начать постанывать. Она старалась смотреть на эту руку, лишь бы не видеть его глаз. Знала… Что сама попросит пересохшим ртом…

— Иди ко мне…

Знала его улыбку после этого. Самодовольную. Наглую. Уверенную.

Да, Полька, ты сама принимала правила игры. Знала каждый свой и его ходы. Но играла. И винить было больше некого.

Пальцы знали, что и как. Мысли уступали чувствам. Чувства пасовали перед ощущениями. Поля уже уловила дрожь самой себя, поняла, как будет дальше. Но не противилась.

Лонни играл на ней. Как Страдивари на скрипке Амати. Как Хендрикс на Стратокастере. Как Земфира на нервах.

Он знал её, как свои пять пальцев. Те самые, ускорившиеся, пульсирующие и горячие. Только безымянный?

— Нет уж, — шепнули губы Лонни. И уже про себя. — На, жалкая подстилка!

Поля охнула… Снаружи остался только большой. Остальные, в такт ему, массировали изнутри. Ускоряясь. Обжигая. Заставляя закипать. Она ненавидела себя за эту слабость, низко бесстыже охая, не в силах сопротивляться. Почти плеснула сладко пахнущей липкостью. Затряслась, дрожа худыми ляжками и тонкими икрами.

— Да, детка. — протянул Лонни. — А теперь открой рот!

Рук красавчика теперь касался ее горячий язык. Поля послушно облизывала его пальцы. Вторая рука уже жадно и больно крутила нежные соски.

Лонни не зря качал мышцы. Железные ладони жёстко ухватили изящно-точеную щиколотку. Поля знала свою красоту. Помнила мужские губы на ней, ласковые мурашки от едва уловимых касаний… А Лонни…

Он просто взял и притянул ближе. И даже не сказал, что хочет. Поля угадала, становясь на колени. Её чертовы часто стертые колени.

Он любил ее ладную, маленькую, нагло вздернутую попку. И даже иногда так и говорил. Хотя чаще… Просто: повернись задницей. И Поля поворачивалась. Всегда. И даже выгибалась навстречу. Красиво так выгибалась… Как кошка, которую жестко драли все соседские коты. Покорно и гостеприимно. Но именно так ему нравилось.

Она хорошо знала привычное. Даже не испугалась. Хлооооп… Поля охнула от шлепка. На заднице ярко-красным пятном теперь пылал след от его пятерни.

— Какая красота… — Лонни влажно облизнулся.

Чуть позже язык коснулся самого кончика спины. Описал круги по её ямочкам. Прошелся вниз до горячо хлюпающей и не желающей закрываться плоти.

Задержался, пробежав по длинным и полностью вывернутым и без того мокрым лепесткам.

Поля застонала. От предвкушения, желания и страха. Каждый раз не привыкнуть… К его большому пальцу, тронувшего набухшие складки, коснувшегося перемычки и поднявшемуся выше. К тугому кольцу, мокрому, как и все остальное.

Она вздрогнула ещё раз, испугавшись сильнее, когда палец надавил и… Лонни устал ждать. Испугал и подразнил. Не унизил окончательно. Нет. Вошёл в ждущее, влажное, пылающее.

— Да… Да…

Поля шептала, захлебываясь собой. Как и всегда в такие минуты. Желая получить нужное каждой женщине. Не оказаться живой куклой для перебродившей злой спермы. Не быть шлюхой, отдающейся без денег. Ощутить в себе не просто твердое нетерпеливое железо…

А страсть, желание хотя бы такой, быстротечной и ненастоящей, но любви. Хотя бы капельку жгучего чувства вместо тонкой, остывающей и тут же вытекающей струйки.

Шептала, стонала, кричала… Раз за разом пытаясь разбудить его, но…

Лонни рыкнул, до синяков сжал ещё бедра и выдохнул, влажно выйдя. И еще раз шлепнул ее по упругой заднице напоследок. Лениво и довольно.

Плакала Поля уже потом, когда он сопел рядом. Прекрасный и спящий.

Как бы ей ни хотелось, обижаться на него не выходило. Что поделать, не всем бывает дан великий дар — способность любить. И он давал ей, что мог. Не больше и не меньше. И выход был только один — принимать с благодарностью.

Поля накрыла их обоих тонкой простыней, легла на его руку и всхлипнула. Она уже не любовалась им, как когда-то прежде, наивно мечтая и гадая, на кого могли бы быть похожи их дети. Девушка просто прижималась крепче и медленно водила носом по его коже, стараясь навсегда запомнить любимый запах. Долго, напряженно. Думала, глядела в потолок. И так почти до утра. Боясь уснуть и проснуться уже одной в своей холодной постели.

— Молоко не пей, вредно это котам. И даже категорически запрещено. Рыбку я бы тебе тоже не советовала. Налегай на мясо и больше двигайся, иначе все твои мышцы превратятся в жирок. Больше гуляй, жуй травку. Нет, я не в том смысле. Чисти желудок. Витаминки опять же, а то шерсть вон как лезет…

— Ммррррр…

Мистер Кот молча наблюдал, как Лиза в спешке собирает вещи в старый дряхлый чемоданишко со сломанным колесиком.

— Вспоминай меня иногда, киси-кисик. Веришь, я вот буду скучать. У меня, если честно, всегда была аллергия на кошек. Краснела, чихала, задыхалась. Сопли до колена. Но ты, видимо, какой-то особенный. И милый.

— Мррррр…

— Нет, если ты ничейный, то так и скажи. Но… пожалуй, я все равно не смогу взять тебя с собой. Мне и идти-то некуда.

Она стиснула зубы, пытаясь застегнуть грозившийся вот-вот лопнуть чемодан. Даже вспотела, стараясь. Странно, вроде вещей больше не стало, а закрываться не хочет. Села сверху пятой точкой, попрыгала, дернула замок. В руках осталась маленькая металлическая собачка.

— Да блин! Придется перевязать веревкой.

Нужно было торопиться, до рассвета оставалось немногим более часа. Кот сидел на комоде, недовольно подергивая хвостом, и глазами-блюдцами следил за каждым движением отчаявшейся девушки. Отыскала пояс от халатика, перевязала, затянула узел потуже. Должно держаться. Главное успеть уйти незамеченной. За окном еще вроде темно.

Она хлопнула ладонью по форме горничной, что была сложена на кровати аккуратным квадратиком. Все, теперь она ей больше не понадобится. Можно выдохнуть. Больше не придется ходить в этом бесформенном балахоне и шарахаться от каждой странности данного места. А работа? Да обычная. К труду Лиза была привычной, поэтому дело совсем не в этом.

Ту мач, как говорится, надоело. Нихт арбайтен. Се ля ви.

Да, пожалуй, на языковые курсы стоило бы все-таки записаться вместо того, чтобы тащиться на мост и провоцировать злодейку-судьбу….

Лиза присела к зеркалу, собрала косметику в маленькую сумочку. Та была с ней еще с детдома: простенькая, сшитая ею самой в технике пэтчворк из лоскутков старой одежды. Она хранила так много воспоминаний о месте, которое стало для нее приютом на целые восемнадцать лет. Место, которое дало так много и потом отторгнуло ее, словно ненужный элемент.

В косметичку полетели тушь, недорогие «типа французские» духи, палетка теней естественных оттенков, нежные персиковые румяна, блеск для губ. Пара серебряных сережек-гвоздиков, она носила их, сколько себя помнила. И, наконец, плойка. Старинная, советская, основательная такая плойка. Марки «хрен, когда сломается», то бишь вечная.