Отель Страстоцвет

Лонни тяжело задышал, ухватив ее за волосы. Его бедра двигались навстречу, работая уже как отбойный молоток. Движимый одним лишь желанием, он забыл об опасности и полностью отдался ощущениям. Прижимал голову Кармиллы к своим бедрам, не заботясь о том, не задохнется ли она.

Насаживал ее на себя. Вбивал себя в ее горло, двигаясь почти в адовом ритме. Грубо, жестко, беспощадно.

Не думая о том, что сам полностью находится в ее власти. Взлетая от ощущений, взрываясь, скручиваясь от волн наслаждения. Первый раз в жизни он проявлял свою волю в отношениях с этой женщиной, до этого лишь помыкавшей им.

Он продолжал давить ей на затылок, даже увидев, как слезятся от напряжения ее глаза. Давил сильнее, задерживаясь и не отпуская. Игнорируя ее протестующие стоны. Двигался, слыша только себя.

Пока не почувствовал, как вырывается наружу его собственное горячее семя. Как оно выстреливает в ее рот тягучими каплями. Но и тогда не спешил останавливаться. Проникал глубже и глубже, пока, наконец, не вышел, чтобы увидеть, как она судорожно хватает ртом воздух и смотрит на него.

Гневно, удивленно, но все так же похотливо, ловя разгоряченными губами последние капли густой горячей лавы, покидающей его вздувающееся венами напряжение.

Кармилла беззвучно рассмеялась, подрагивая обнаженной грудью, обтянутой тугими кожаными ремнями портупеи. Обхватила пальцами его все еще стальное, мужское, горячее. И медленно прошлась по нему липким от семени языком. Позволяя стоящему уже на ватных ногах и абсолютно довольному Лонни вдоволь насладиться созерцанием соседства смертельно-опасных клыков с его беззащитным естеством.

Герцогиню и саму уже трясло от сильнейшего возбуждения. Ноги сводило от непрерывно бьющих по телу электрических разрядов. Ей ужасно не терпелось получить и свою порцию удовольствия. Она выгнула спину, развела напряженные бедра и медленно прошлась тоненькими пальчиками по кожаному корсету. Дразня, маня, приглашая.

Но именно в эту секунду, как на зло, у Лизы в шкафу кончился запас кислорода. Борясь с накатившей тошнотой от увиденного, почти задыхаясь и ощущая тягучий жар, приливший к голове, она в отчаянной попытке сохранить равновесие наклонилась всем телом на створки.

Те раскрылись со скрипом, выпуская на свет тяжелый железистый запах окровавленного платья герцогини и перепуганную красную Лизу.

Девушка, накрываемая сверху ворохом изысканной одежды, рухнула прямо к ногам шокированных любовников. Распласталась на полу, ловя ртом воздух, схватилась за горло и, закатив глаза, вдруг потеряла сознание.

Кармилла встала, брезгливо поглядывая на то, как Лонни склонился над горничной. Она не испугалась, не была растеряна, лишь слегка возмущена и еще больше заинтересована. Герцогиня демонстративно перешагнула через ноги Лизы, выбрала в шкафу тонкий шелковый халатик с меховой оторочкой и накинула сверху. На глаза ей попалось платье, в котором вчера она совершала ритуал.

Оно теперь валялось на полу, прикрывая собой девушку, лежащую на полу без чувств. Полы хлопокового подъюбника насквозь пропитались чем-то коричневым настолько, что стояли колом. Кармилла вдохнула запах. И как она могла не заметить, что перепачкалась вчера? Хотя как такое заметить в царившей тогда вакханалии: молодая девчушка, которую привели, как овцу на заклание, улыбалась и ничего не подозревала. Все пыталась ей услужить.

Ровно до того момента, пока ее не попросили раздеться перед герцогиней в полумраке холодного зала. Рыженькая конопатая простушка краснела, бледнела, не понимая, почему ее хотят осмотреть вот так, абсолютно обнаженной. Но объяснение «съемочной группы» сработало: надо, поверь, так надо. Давай репетировать. И она сняла с себя всю одежду. Румяная, свежая, просто кровь с молоком. Все, как надо ей, Кармилле, питающейся молодостью и красотой глупых, наивных дев.

Вообще, тысячу лет назад все было гораздо проще. Не нужно было никого опасаться и заманивать своих жертв хитростью. Можно было просто охотиться. Голой, голодной и жадной. Настигнуть какую-нибудь одинокую бедняжку ночью в лесу и разорвать зубами на части, не боясь испачкать платье. Напиться вдоволь горячей соленой кровью и, шатаясь от усталости, сытой и довольной брести к реке. Смотреть, как в лунном свете свершается магия: твоя кожа переливается серебристым и белым, тело наполняется молодостью и несокрушимой силой. Ты снова жив, полон энергии и готов к новой охоте. И никто не ищет пропавших.

В этом смысле прогресс все только усложнил. И она скучала по временам отчаянного беспредела. И вчера ей тоже хотелось, как в старые добрые времена, склониться над бедняжкой, дрожащей на каменном алтаре. Вонзить свои истосковавшиеся по человеческой плоти клыки в мягкое, горячее, клокочущее живыми, напряженными под кожей, артериями. Пронзить ее шею, чувствуя, как резкими толчками из получившихся отверстий вырывается наружу густая, как томатный сок, и остро-пахнущая жизнью алая жидкость.

Забыть о своей сущности, стать животным, хищным, безжалостным, терзающим еще парное теплое мясо, секунду назад бывшее человеком. Чувствовать, как щекочут грудь тоненькие струйки, сбегающие с губ вниз. Надавить нетерпеливыми пальцами, чтобы усилить поток, превращающий булькающую кровь в настоящий фонтан. И упиваться им и своей властью. Зная и ощущая физически, как чужая жизнь, покидающая безвольное тело, наполняет собой тебя, двигаясь в каждой клеточке твоего холодного тела. Холодного, да. Зато вечного и молодого.

Вместо этого, следуя дурацким правилам Отеля и, черт его подери, этикету, Кармилле пришлось просто стоять рядом. И наблюдать, как слуги наполняют высокий изящный бокал жидкостью, медленно стекающей из отверстия на груди девушки. Она ждала, пока ей подадут заветный напиток, и чувствовала себя долбаной аристократкой, попавшей в ловушку из условностей. Потом пила его, так же, как и прежде, жадно, дрожа от нетерпения, втягивая носом манящий аромат.

Пила и ненавидела тех, кто поставил ее в эти рамки. Кто заставил подчиниться и принять правила игры. Пила и мечтала о том, что скоро наступит тот день, когда она сможет сама выбирать, как поступать с заблудшими душами в этом особняке. И никто не посмеет ее остановить. Она будет убивать столько, сколько ей заблагорассудится.

И накажет каждого, из-за кого ей вчера хотелось униженно упасть перед алтарем на колени и лично языком вылизать каждую каплю красного и липкого из лужи на каменном полу.

Да, герцогиня негодовала. Но время от времени ей все-таки приходилось приезжать в Отель, смиренно принимая его правила и традиции. Ей претило подчинение, но иначе было не спастись — церковники охотились за ней, следили и устраивали облавы. Пару раз она даже еле выбиралась из их ловушек, успевая освободиться за секунду до встречи с осиновым колом. И такое место, как этот особняк, невидимое для посторонних, было для нее единственным спасением от преследований.

— Лиза! Что с тобой? — Лонни отчаянно тормошил девушку за плечи, пытаясь привести в себя. — Эй, Лиза!

— Ты бы прикрылся, — бросила ему Кармилла, глядя в зеркало с обратной стороны дверцы шкафа.

Лениво потянувшись, она наклонила графин, намочила водой салфетку и стерла с лица остатки страсти, бушевавшей минуту назад между любовниками. Бумажное полотно покрылось яркими алыми разводами.

— И умылся, — добавила герцогиня, переведя взгляд с его достоинства на растерянное лицо.

Лонни дернулся в сторону комнаты и тут же замер на месте.

— Что, малыш? Ты выглядишь испуганным.

— Я…

— Ты… боишься, что я причиню вред твоей подружке, пока ты одеваешься?

— Я не… — заметался красавчик, не зная, как лучше поступить.

— Может, я так и сделаю. Но главный вопрос сейчас не в этом.

Форменные штаны, немного помятая белая рубашка, жилет с вышитой на кармашке эмблемой-цветком. Красавчик еще никогда так быстро не одевался. Он делал это второпях, потея и не отрывая взгляда от Кармиллы, стоящей возле тела девушки, за которую он так беспокоился. Лонни прекрасно знал, чего можно ожидать от женщины, пришедшей в ярость. А за спокойным непроницаемым лицом Кармиллы сейчас скрывалось именно это. Чутье его до сих пор не подводило.