ОТЛИЧНИК

Шли мы весело, легко и сами того не заметили, как оказались в моем дворе. Остановившись у подъезда, стали прощаться. Оглушив служащую громкими именами, я добился, чего хотел, она обещала смотреть сквозь пальцы на недостаток документов. В знак того, что вопрос мой будет решен положительно, служащая решила поозорничать. Оставив деловой тон, она пошутила:

– Притон, наверное, устроите?

Я, конечно, сообразил, что это шутка, но в моем положении было не до юмора. Я тотчас принялся ее разубеждать и успокаивать.

– Ну, что вы, Наталья Гавриловна, какой притон? – я посмотрел на нее с укоризной. – Я даже о невесте мечтать не могу, столько занятий в институте. Поспать бы, наконец, в тишине, выспаться.

Я говорил правду, а вместе с тем сразу убивал двух зайцев. Обелял себя в ее глазах и косвенно намекал на то, что продолжения у нашего знакомства не предвидится.

Еще до того, как сказал о невесте, о которой не могу даже и мечтать, я краешком глаза заметил Тамарку, стоявшую у подъездной двери. Заметить-то заметил, но при этом старался не показывать вида, что, скорее всего, ее и задело. Наталья Гавриловна тоже обратила внимание на красивую девчонку, смотревшую на нас с лютой ненавистью, но ни я, ни Наталья Гавриловна и представить себе не могли, что красавица эта через мгновение выкинет. Тамарка подошла ко мне развязной походкой и громко сказала:

– Ты с этой профурсеткой долго не трепись, у меня времени в обрез. Ночевать не останусь. Кинешь палочку да и поеду.

Лицо у служащей жилконторы исказилось до неузнаваемости, покрылось крупными и мелкими красными пятнами. Я хотел ей все объяснить, хотел схватить у нее на глазах Тамарку за горло и душить, пока хватит сил, но вместо этого всего, – сказалась актерская натура, – стал плутовке подыгрывать и точно в тон, в тему, не сморгнув, ответил:

– Согласен. Отлично. Если очень торопишься, можно в подъезде, на подоконнике или лучше прямо здесь, у газетного щита? Как ты считаешь? Ну-ка, облокотись.

Как-то в одно мгновение стало ясно, что все пропало и уже ничего не вернуть, не исправить, глядя на пятнистое лицо служащей, беспомощно открывавшей и закрывавшей рот и при этом кивавшей головой, как китайский болванчик, что означало: «Пожалуйста, пожалуйста, не смею мешать, как только буду в состоянии сойти с места, так сразу же и уйду». Понимая смысл не сказанных ею слов, я засмеялся таким сатанинским хохотом, какого, признаться, и сам от себя не ожидал услышать. В промежутках между приступами хохота я громко на весь двор выкрикивал:

– Я тебе кину палку, ты и поедешь! Я тебе кину вторую, и ты полетишь!

Прибавлялась к этим словам грязная семиэтажная брань, которую я, по понятным причинам, в повествовании опускаю.

Мой смех потом долго еще вспоминали во дворе, всем очень понравилось. Говорили, что вместе с выкриками очень было похоже на оперное пение. Более других хвалил Синельников, уверял, что после случившегося я поднялся в его глазах, а до этого, как оказалось, он считал меня «жопником», то есть гомосексуалистом. Он всю эту безобразную сцену наблюдал воочию, стоя так же у подъезда. И слова восхищения говорил, стоя совершенно голым, снизу, вместо трусов, натынув на себя чью-то майку. Майку надел лямками вниз, отчего звезда на майке, будучи перевернутой, напоминала «козью морду», а сам сосед – сатаниста, сбежавшего с шабаша ведьм.

– Пошел купаться на Москва-реку, – стал рассказывать Стас, что с ним случилось, – там ребята, компания, предложили стакан. Я дернул и уснул. Проснулся, жбан гудит, лохмотьев моих нет, трусы штопаные и те забрали. Думаю, пойду хоть веток наломаю, как Робинзон, а там, в кустах эту майку нашел. Ну, что за молодежь пошла! Ничего святого. У нас же какие-то идеалы были. Васек Кошевой, Миша Квакин, а этим хоть зассы в глаза, все божья роса.

Но я отвлекся. Кричал я матом на Тамарку оттого, что свое «Кинь мне палочку, я и поеду» она сказала так искренно, как будто это была чистая правда. Как будто я кидал ей эти палочки, если и не каждый день, то через день уж точно. Но это же была неправда. А в душе моей бродили эти желания, и она посягнула на самое сокровенное, самое святое. Но я же не Скорый, домогаться своих учениц. Возможно, я сам виноват, что в общении с Тамаркой по прошествии четырех лет все еще играл роль учителя, наставляющего ученицу. Но что-то менять в наших взаимоотношениях было поздно, да и она приняла эти роли и свою исполняла с видимым удовольствием. Одним словом, кричал я так потому, что изо всех сил хотел, чтобы сказанное ей было правдой. Сказать, что достовернее не сыграешь, было ничего не сказать. В момент произнесения Тамаркой этих слов «кинешь палочку» я мгновенно поверил в то, что живу с ней интенсивной половой жизнью. А Наталья Гавриловна, кроме того, что пошла пятнами, к тому же еще очень громко испортила воздух и сама этого не заметила. Свались ей в этот момент кирпич на голову или выплесни кто ведро помоев прямо в лицо, я думаю, ее реакция не была бы такой шоковой.

Услышав хохот и матерщину и справедливо опасаясь того, что под горячую руку я могу с ней устроить расправу, Тамарка скрылась с глаз моих быстрее служащей. Спину Натальи Гавриловны я успел заметить. Куда же эта скандальная дрянь подевалась и как так незаметно сумела исчезнуть, я до сих пор не пойму.

После этой безобразной выходки Тамарка пропала надолго. Объявилась она через месяц. Я возвращался домой рано, часов в восемь вечера, и увидел ее стоящей у подъезда. Она стояла, подбоченясь, выгнув спину, выставив вперед ножку, туфельку поставив на каблучок. Ну, точно, как четыре года назад, когда играли в царя горы. Точно так же стояла она на горе и кричала: «Я – царица».

Не смотря на то, что я на нее злился, увидев Тамарку в таком образе, просто не смог не улыбнуться. Тамарка заметила мою улыбку и отвернулась. Пока я подходил, стояла и решала, играть ли ей и дальше заученную роль или перестать кривляться. А вела себя так, будто это не она, а я напроказил. Я сделал вид, что ее не замечаю, прошел мимо, не поздоровавшись. Поднимаясь по лестнице, слышал за спиной ее шаги. Шла она молча, попыток заговорить со мной не предпринимала. Я отпер замок, зашел в квартиру и закрыл за собой дверь. Ожидал ее звонка, но она не позвонила. Через четыре часа я выглянул на лестницу. Тамарка сидела на ступенях у самой квартиры и, насупившись, смотрела на меня. Я ничего ей не сказал, молча закрыл дверь и пошел спать. Хотел позвонить в милицию, даже уже снял трубку, но подумал: «Что я им скажу? Что меня преследует молодая, хорошенькая стерва? Станут смеяться. Стас Синельников узнает, снова запишет в «жопники». Чего, разумеется, не хотелось. А может, сказать, что в подъезде собралась компания, много вина, пьют, хулиганят? Да, да. Не забыть сказать, что много вина, тогда точно сразу приедут».

Но вместо этого я положил трубку, которую все это время держал, прижимая к щеке, и стал думать о Тамарке: «Сидит, дура безмозглая, на холодном камне. Все придатки себе застудит. И что за дрянь навязалась на мою голову, нет от нее никакого спасения». Я пошел, открыл дверь, сказал ей, чтобы заходила. Она молча встала и прошла в квартиру.

– Я замерзла, – сказала Тамарка, – можно ванну принять?

– Прими, – разрешил я, – но только голышом передо мной не ходи.

– Вот еще. Придумаете.

Я принес ей свой халат, банное полотенце, все повесил в ванной на крючок.

Мылась она долго, а из ванной вышла, не смотря на мое предупреждение, все же голая. Прямо перед собой, чтобы дать мне понять, что не ослушалась и закрывается, Тамарка держала банное полотенце, в другой руке несла банный халат.

– Возьмите, а то, чего доброго, носить после меня не станете. Я скоро обсохну и свою одежду надену.

Я молча взял свой халат и пошел от нее прятаться.

– Скажите, – остановила она меня, – я красивая? Почему вы меня избегаете?

Я обернулся, она отбросила полотенце. Фраза явно была заучена и подготовлена для данного момента. Увидев так близко от себя голое тело, я смутился. На меня напала чувственная дрожь. Тамарка на это, видимо, и рассчитывала. Я отвел глаза в сторону и стал бороться с неудержимым желанием подойти к ней.

– Да. Ты красива. Даже очень красива, – заговорил я, стараясь не смотреть в ее сторону. – Но ты не понимаешь самых простых вещей. Красоты лица и тела мало. Мало для того, чтобы быть истинно красивым человеком, нравиться другим и не вызывать тех отрицательных эмоций, которые ты вызываешь. Внутри-то ты прожженная, гнилая. И скоро весь этот смрад из твоего нутра повылезет наружу. Болячками покроешься, вырастет шишка на носу. Не знаю, что именно с тобой произойдет, но знаю точно, что от внешней твоей красоты не останется и следа.