Паблисити Эджэнт

– Может нас побаловали?

– Может, но тогда вопрос, кто, когда, где и в каком виде вам зелье подсыпал? Вспоминай, давай, с кем в тот день разговаривал?

– Ну, - я энергично включился в мысленный процесс, но тут же застопорился - а я как-то не уверен.

– В чём ты не уверен?

– В тот день я заехал в офис, поболтал с Эллочкой, с Гешей, Мефистофель мне в курилке попался, потом....

– Что за Мефистофель?

– Да актёр один из драматического, в рекламе похоронного агентства у нас снимался, образ у него такой..., демонический.

– А может это он?

– Ага, а актёры рекламирующие чистящие средства все как один болеют об-сессивно-компульсивным расстройством? Бред Михалыч. Потом я в тот день переговорил с массой людей, с кем-то кофе попил, с кем-то чай, с иными просто потрепался, у кого-то сигаретку стрельнул, хотя и не курю, да мало ли.

– Тогда вспомни, кто в тот день говорил и с тобой и Протасовым.

– Да не может быть такого, эту контору сам Парасоль пробивал, а кто он, ты и сам знаешь. Правда, когда он меня в больнице навещал, то жаловался, что не ничего не знает о хозяине "Скрипичного Ключа", но ему достаточно из-вестно о самой фирме, "что бы не ожидать осложнений с этой стороны". Вот, почти дословно.

– Парасоль говоришь. И где этот юридический деятель теперь?
– Я напряг из-вилины а..., в самом деле, куда он подевался? Он же так настаивал, что бы я не лез не в своё дело, а теперь, когда я таки влез, он молчит и даже не спе-шит отчитать меня за излишнюю инициативу. Не порядок.

– Интересный вопрос.
– Открыв крышку старого секретера, и достав оттуда не менее старую адресную книгу, я углубился в её недра на поиски телефона Давида Хананьявича. Как бы вам так сказать, что бы вы не подумали, про всех Репиных, что они, то есть мы, совсем того, категорически с головой не дружим. Книга реально старая, она действительно ровесница секретера сде-ланного ещё до революции тысяча девятьсот семнадцатого года, именуемой ещё Великой Октябрьской. Просто четыре поколения моих предков вносили в книгу сначала адреса своих друзей и знакомых, а когда с течением лет появились телефоны, то и их номера, получилась своего рода такая книга-биография если так можно выразиться. Я конечно уже не знаю кто такие были мадам и месье Лажьен, купец третьей гильдии Прохоров или штабс-капитан Зодчий Николай Павлович проживавший в Почайнском овраге, но моя матушка знает.

– Это что ещё за гроссбух?
– Удивился Ялдыга.

– Да так, наследие предков. Ага, вот его номер.
– Я подошёл к городскому телефону и набрал номер, там конечно никто не ответил.
– М-да.

– Слился пейсатый? Я так и думал.
– Михалыч почесал затылок и сделал не-ожиданный для себя вывод.
– А ведь дело керосином пахнет, а Васёк?

– Почему?
– Скорее по инерции, нежели из любопытства спросил я.

– Ну как, если такие мастодонты, в такие критические моменты трубки не бе-рут, то тут явно медный таз солнышко начинает загораживать. Он небось и на похоронах Гены не был?

– Не был.

– Ну вот.
– Вполне спокойно подтвердил свою догадку Ялдыга.

– И чего тогда делать? Злодеев с их магазином нет, их как будто вообще не существовало, шкатулки нет, потомка титанов, он же идейный вдохновитель твоего рейда в "Скрипичный Ключ" тоже больше нет, сгорел на работе, при-чём в прямом смысле. Отравленных чаем психопатов с битами в руках судь-ба мне пока больше не подкидывала, я вообще начинаю сомневаться, суще-ствует ли эта армия зомбированных, не мои ли это выдумки, а?

– Кто тебя знает.

– Однако ключи от Индиана есть, волшебное персиковое дерево есть, тебя вон грабанули весьма экстравагантным образом, Протасов повесился, и меня постоянно плющат чем-то таким очень мощным, плюс к этому больницу, куда меня в своё время определил мой безвременно почивший шеф, кто-то держит под постоянным контролем.
– Я выжидающе уставился на Ялдыгу, ожидая от него хоть какого-нибудь ответа, или на худой конец вопроса, чем это меня опять отравили, но он молчал.
– Ну чего скажешь-то?
– Не вытерпел я.

– Это что ещё за волшебное дерево?

– Дерево? Я ему за свою скорбную жизнь толкую, а он мне про дерево. Сам ты дерево Борис Михайлович, причём в самом прямом смысле этого слова. ДУБ.
– Ялдыга и бровью не повёл.
– Нет у тебя сочувствия к людям.
– В конец расстроился я, вспомнив отнятую котлету.
– Никакого.

– А чего мне им сочувствовать? Родился как говорят сам семь, с малолетства пахал, ничего кроме работы не видел, школа так и той всего три класса было, потом война.... После войны батя помер, стало совсем худо, пошёл в колхоз работать, жили впроголодь, хлеба досыта не едали, пшеничный хлеб, сметана, всё это было где-то там, в большом и светлом завтра, об этом даже и не думали. А мороженное вообще первый раз в двадцать лет попробовал, когда в армии в увольнительную пошёл, и ты знаешь, заботу о себе я только в этой самой армии и почувствовал. Своеобразную конечно заботу, но всё-таки.

– Ялдыга задумался о чём-то, а я не стал ему мешать своей дальнейшей болтовнёй, опасаясь, что наступил на больную мозоль, однако думал он не долго.
– Так что там за волшебное дерево?
– Зря я про него колдуну-бизнесмену рассказал, чует моё сердце, зря.

– Эррат посадил, как доказательство своего божественного происхождения, вон на кухне растёт, вовсю колосится.
– Ялдыга скептически глянул на меня, но ничего не сказав, прошествовал на кухню, где и застыл как я минуту назад с раскрытым ртом. Ну, если честно сказать, то было от чего рты пораскрывать, я и сам чуть по второму разу не залип, но меня вовремя отвлекло лицо Михалыча. Да-да, именно лицо, а не как обычно рожа, просто такой разительной перемены в его внешности, произошедшей прямо на моих глазах, я от него никак не ожидал, просто не думал, что ЭТО лицо может стать абсолютно другим всего за одно мгновение. Уставившись на дерево, он распахнул вмиг просветлевшие глаза, вечная саркастически-мудрая ухмылка сползла с его губ, а лоб, очистившись от морщин, стал гладким и чистым, и лицо стало как у ребёнка увидевшего настоящее чудо, наивное и восторженное. Стоял он так где-то с минуту, даже слезу пустил, вот как его пробрало, затем утерев сырость, тихо вернулся в зал, прошептав по дороге, "райское дерево, как есть райское". Я, ещё раз глянув на это персиковое чудо, на его плоды-солнышки, последовал за ним, про себя отчётливо понимая, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не сорву ни один из них.

Ялдыга уселся в кресло, опёр локоть на подлокотник, положил на кулак тя-жёлую челюсть и крепко задумался о чём-то. Выражение его благостного лица постепенно становилось хмурым, неприветливым, то есть таким, каким я привык его видеть, но правда что-то всё-таки осталось в нём от того ребёнка, которого я видел минуту назад, глаза что ли?

– Какой он был?
– Тихо спросил Михалыч немного погодя.

– Эррат?
– Сразу догадался я.
– Обычный, немного потерянный, одинокий и, кажется сильно уставший.

– Да.
– Почти шёпотом выдохнул колдун.
– Ковчежец он запер, та же энерге-тика, но слово..., кажется я начинаю верить, что не все они исчезли..., повы-родились.

– Кто? Боги?

– Не знаю, но не люди, не совсем люди, если быть точным, впрочем, так же как и мы, наверное, не совсем уже люди. Кажется время совсем не движется, поколения людей сменяют друг друга, а всё вокруг каким было, таким и осталось, но нет, нет, иной раз оглянешься, посмотришь по сторонам, всё совсем по-другому.

Помню, старики говорили, настоящие люди, суть порождение земли, от того и тёмные, и света в них не было да и быть не могло, откуда ему взяться в сырой земле, но это вовсе не означает, что они были невежественны. Они были плоть от плоти земли, как трава или деревья, владели тайнами природы, управляли её силами, они не знали жалости, горя и не умели сострадать, ибо не знали войн, насилия и поражений, обладая животной страстью, они не знали высокого чувства любви и, обладая магией земли, не могли творить чудеса. Не могли, не знали до тех пор, пока не явились крылатые люди света и не принесли огонь познания, сутью которого была искра творения, исток вечного стремления к чему-то совершенному но, увы, недосягаемому, несбыточному. От их соединения и появились ОНИ, такие как Эррат или его предки, неважно, а от них, уже мы. И..., всё завертелось, колесо истории свернуло на другую колею, колею войны и мира, жизни и смерти, ведь до этого огня никто не рождался и не умирал. Люди познали счастье и горе, любовь и ненависть, и пошли по пути вечного поиска того, чего вообще нет.