Паладин

Комплекс располагался в более-менее пологой части города, в то время как значительная его часть была выстроена на холмах и скалах, монастырь отделяла от остального города просторная площадь, выложенная брусчаткой. По брусчатке легко было отследить, куда рабочие могли подойти, а куда уже нет. Ближе к Ронхелю кладка была сплошь избитой, заросшей и грязной. Люди не могли подобраться ближе, одолеваемые ужасными видениями и иллюзиями.

Каждый видел свои собственные кошмары. Всех обуяла тревога, когда группа подошла к монастырю, но все вели себя сдержанно насколько это было возможно и поддерживали друг друга. Крэйвел погрузился в уже привычные ему галлюцинации, но стоически держался, не позволяя себе никаких глупостей. Фелисия позволила себе обнять его и тешила паладина ненавязчивыми приятными иллюзиями, впрочем, они мало помогали, не в силах тягаться с могуществом проклятья.

Паладины редко пользовались проклятьями, подразумевалось, что проклятье они будут использовать для сдерживания зла, с которым в текущий момент не в силах совладать. Но на практике паладины просто предпочитали не затягивать и добивать противника пусть даже и с большими потерями. Иногда они использовали проклятье, чтобы проучить того, кто, по их мнению, вел себя неподобающе. Так или иначе, возможность накладывать проклятье всегда была в распоряжении паладинов Сельи.

Лирэй все еще был верным паладином в тот момент, когда накладывал проклятье на Ронхель. Так вышло, что это проклятье сработало в первую очередь, а проклятье Сельи последовало сразу за ним, повинуясь отлаженному магическому алгоритму. Многие маги и жрецы пытались снять проклятье, но им это не удавалось. Сама природа заклинания подразумевала привязку к чему-либо, в данном случае это была жизнь Лирэя. Он мог быть хоть трижды проклят Сельей, но именно у нее он почерпнул силы наложить проклятье, она дала ему их прежде, чем запретить ими пользоваться. В итоге жителям Морицора пришлось мириться с проклятым монастырем в черте города. Возможно, Селья и могла избавиться от проклятья, но по каким-то причинам не захотела этого сделать, разговоры на эту тему в Морицоре никогда не утихали.

Фелисия могла бы поумничать и попытаться приоткрыть завесу тайны, над разгадкой которой целый век бились ее коллеги, но сейчас ей было не до интеллектуальных изысков. Она ощущала действие проклятья не меньше остальных. Пусть они были и на почтительном расстоянии, но все же достаточно близко, чтобы почувствовать первые признаки его воздействия.

Крэйвелу приходилось гораздо тяжелее из-за его личных проблем с этим местом. Фелисия лишь слегка скрашивала его переживания. Волшебница стала замечать, что ее магия совсем перестала действовать. Взглянув Крэйвелу в лицо, чтобы понять, как он себя чувствует, девушка ужаснулась, увидев вместо привычных прекрасных черт гниющий труп. Поняв, что это лишь видение, она тут же отвернулась. Крэйвел заметил это, как заметил и то, что она вцепилась в него мертвой хваткой, ранее пытаясь приободрить его, теперь она сама искала в объятиях опоры. Паладин не стал предпринимать попыток вразумить ее, понимая, что все его слова и жесты будут искажены эффектом проклятия.

Миноста, Хьола и Джессвел выглядели гораздо более сдержанными. Миноста, как всегда, была ко всему равнодушна, казалось, что она могла войти в монастырь, как в комнату страха, какими порой тешили ребятишек на ярмарках и фестивалях. Хьола и Джессвел переговаривались и показывали на что-то пальцами, делясь друг с другом тем, какие видения показывает им Ронхель.

Лирэй осторожно подошел к монастырю, словно боясь, что его ворота подобно пасти схватят его и затащат внутрь, чтобы больше никогда не выпустить обратно. В его голову даже закралась мысль, что Селья действительно запрет его в проклятом монастыре в наказание и в назидание прочим ренегатам. Лирэй испытал отчаянный ужас, подумав о том, что богиня не сжалится, а наоборот отыграется на нем за всех предавших ее ронхельцев. Захотелось немедленно пуститься в бегство. Сбежать и спрятаться, иначе случится что-то ужасное! Он сделал шаг назад, сопровождавшие его паладины заметили его замешательство и не дали сделать следующий. Лирэй почувствовал, как уперся спиной в шеренгу рыцарей позади. Нахлынула настоящая паника, он выискал среди толпы своих спутников, те улыбались ему, стараясь поддержать, но Лирэю их улыбки показались холодными и злорадным. «Они предали тебя! Что ты наделал! Отступать теперь некуда!» – был ли это внутренний голос Лирэя? Ренегат усомнился в этом. Он понял, что едва ощутимо в его душе проклевывается новорожденный демон. Припомнив чудовище Фринроста, Лирэй тут же пресек попытки чуждого голоса навязать ему мысли. Лирэй ужаснулся тому, сколь близко он подошел к точке невозврата.

Он в очередной раз взглянул на Джессвела, ради которого все это и затеял, парень смотрел на ренегата во все глаза, пытаясь понять, что с ним происходит. Лирэй знал, что Джессвел сейчас думает о Солигосте, прикидывает, каковы шансы убедить того покаяться.

«Я должен справиться», – решительно сказал себе Лирэй. Чем бы все ни закончилось, это было необходимо сделать. Когда трусливый шепоток в голове стих, а сам Лирэй пришел к готовности принять любую участь, какая бы его здесь ни ждала, он снова шагнул вперед, и еще раз, и еще. Встав вплотную к монастырю, он приложил руку к его вратам, руки тряслись от подспудной паники, за воротами он слышал отзвуки тренировки и недовольный голос настоятеля Нарвара. Хоть Лирэй и был создателем этого проклятья, на него оно тоже действовало в полной мере. Но ренегат держался.

Он нащупал те магические узы, которыми когда-то сковал монастырь. Теперь их предстояло расплести. Магия Сельи жглась и не давалась. Лирэй осознал, что сейчас у него нет власти над собственным проклятьем, если только он не собирался убить себя ради его снятия.

В этот момент он ощутил присутствие Сельи, она отправила одного из своих эмиссаров. Образ девы в скромной накидке и с сияющими крыльями за спиной возник рядом с ним. Такие обычно являлись жрецам, если нужно было чем-то им помочь или передать послание. Жрецы могли общаться между собой и посредством отлаженной телепатической связи между церквями, храмами и часовнями Сельи. Эмиссары были важны, как символ, когда слов было недостаточно.

Ее свет ощущался болезненно, словно гнев родной матери. Селья решила не затягивать с покаянием и дать Лирэю прощение прямо здесь и сейчас, не тратя время на суды и церемонии. Нечего было судить, Лирэй был виноват лишь в проклятье и оказании помощи другим ренегатам. Слова извинений встали колом в горле, но Селья не стала заставлять его произносить их вслух, эмиссар мягко обняла его, и спустя пару мгновений Лирэй перестал ощущать боль от ее света.

Присутствующие зрители завороженно наблюдали за этой сценой. Для кого-то это было просто интригующее зрелище, а для кого-то очень важный и знаковый момент. Эмиссар на прощание взяла руки Лирэя в свои, заглянула ему в глаза и растворилась в воздухе. Эффект проклятья наконец-то развеялся. Все вздохнули с облегчением.

Это было быстрее и проще, чем представлял себе Лирэй, да и вообще кто-либо еще. Он постоял у ворот монастыря еще пару секунд, а затем направился обратно к сопровождающим. Выслушал кипу поздравлений, пообнимался со всеми, выглядел он при этом очень счастливым. Было так приятно перестать чувствовать себя изгоем!

После того как Лирэй нанес официальный визит в Храм Справедливости, чтобы показаться перед местным руководством и засвидетельствовать свое возвращение в орден, он отправился на длительную прогулку по городу. Оживленные улицы, полные людей казались ему чем-то фантастическим. Он так давно не бывал в городах! Здесь было на что посмотреть, отовсюду чем-то интересным пахло, было множество интересных людей и мест.

Даже ночью Лирэй не дал себе передышки, продолжая блуждать по Морицору, он не мог насытится жизнью – старой, но одновременно новой. На следующий день они на пару с Крэйвелом целый день сидели на лавке на площади перед Ронхелем и смотрели, как его разбирают по кирпичикам. Местные не хотели больше видеть эту ветхую постройку. Она всем уже опостылела своим проклятьем, да и места занимала огромное количество. Дельцы и чиновники уже делили землю и раздумывали, чем они будут заполнять эту пустоту.

Паладинам было все равно, что будет вместо Ронхеля, пусть даже останется пустырь, для них разрушение монастыря было праздником само по себе.

– Я и сам не ожидал облегчения, которое мне это принесло, – сказал Крэйвел.

– Я бы сделал это гораздо раньше, если бы удосужился подумать не только о себе, – с легкой досадой сказал Лирэй, он горевал по целой сотне лет, потраченной почти в пустую.

Он сам себя отрезал от возможности сидеть посреди оживленного города со старым приятелем и безмятежно болтать, никуда не спеша, не переживая о том, что он будет есть и где он будет спать. Это было очень глупо. Лирэй корил себя за это, но принял решение просто извлечь урок и не зацикливаться. У него впереди была целая жизнь, избавленная от старости и, в отличие от Крэйвела, ему она было в радость.

Джессвел не находил себе места. Увидев столь благополучный исход затеи с покаянием, ему не терпелось притащить на покаяние и Солигоста. «Вот, видишь, иди сюда, ничего страшного, давай, у тебя получится, ты станешь одним из нас, мы сможем сражаться бок о бок по одну сторону баррикад!» – мысленно обращался он к ренегату. Но он не торопил события. Он понимал, что его древним товарищам нужно время, чтобы все эмоции улеглись и в душе наступил порядок, понимал, насколько важное событие они сейчас переживают.