Память льда

Вспышки боли в животе стали слабее. Парану думалось, что теперь он разгадал причину своего недуга. Он никогда не стремился к власти и не совал нос в магию, однако жизнь сталкивала его и с тем, и с другим. К счастью, она не вложила в его руки меча, подобного Драгнипуру, дабы разить врагов повсюду, прислушиваясь лишь к холодному голосу справедливости. И все же он ощущал некую магическую силу. Это она сделала его восприимчивым к невидимым потокам, дала знания о взаимосвязи всего, что есть в живой и неживой природе. Он, Ганос Паран, ненавидевший власть, вдруг оказался арбитром. Укротителем силы, которая устанавливала правила для игроков, привыкших делать все, что им заблагорассудится, и не допускавших никаких покушений на собственную свободу.

«Мое положение хуже, чем у государственного судьи в Унте. Того должность обязывает руководствоваться исключительно буквой малазанских законов. Но попробуй их соблюсти, если на тебя давят со всех сторон, начиная от соперничающих торговых гильдий и заканчивая самой императрицей. „Поддеть и проглотить, столкнуть и утопить“. Недаром говорят, что это воровское правило заменяет все малазанское законодательство. Природа власти такова, что все простое и ясное превращается в кошмарный лабиринт. Вот мое тело и сопротивляется навязанной власти как может».

Паран был здесь совсем один. Сжигатели мостов куда уютнее чувствовали себя в казармах джидратов, где они сейчас напропалую пили и развлекались вместе с хозяевами — полусотней уцелевших местных гвардейцев, что охраняли Невольничью крепость. Жрецы из Совета масок удалились в свои покои.

Ворчун — этот новоиспеченный смертный меч Трейка, — похоже, свел близкое знакомство с Хетаной, дочерью Хумбрала Таура. Паран подозревал, что дело могло кончиться установлением родственных связей даруджийца с кланом Белолицых баргастов. Так или иначе, смертный меч и Хетана отправились искать укромный уголок. Капитан видел, каким взглядом проводила Ворчуна Каменная.

Несокрушимый щит Итковиан тоже не стал задерживаться в Невольничьей крепости. Вместе с остатками «Серых мечей» он решил вернуться к развалинам своей казармы и заночевать там. По сути, это означало ночлег под открытым небом, но Итковиан объяснил, что завтра утром его солдатам предстоит заняться поисками и возвращением беженцев, спрятавшихся в туннелях под городом. Паран представил себе, каким тяжким и мучительным будет возрождение Капастана. Не хотел бы он оказаться на месте «Серых мечей», на которых возложили эту задачу.

«Итковиану не позавидуешь. Ему придется искать наследников престола, родственников погибшего принца Джеларкана. Пусть не прямых, а самых дальних. И кто-то из них должен будет усесться на трон, едва отмытый от крови. Городское хозяйство полностью разрушено. Кто накормит уцелевших горожан? Сколько времени уйдет на восстановление торговли с соседями? Вряд ли баргасты оставят здесь часть своих племен, дабы помочь Капастану подниматься из руин…»

Боль ушла. Паран осторожно втянул в себя воздух, затем медленно выдохнул. Власть. Сила. Капитан попробовал думать о разных повседневных мелочах и горестно усмехнулся. Как ни противно, но рано или поздно ему все равно придется вплотную сосредоточиться на той роли, для которой его избрали.

«Целый вихрь соперничающих замыслов, и в каждом из них меня пытаются сделать точкой опоры. Мне достаточно протянуть одну руку, и ее пальцы ощутят под собой всю Колоду Драконов. Я бы дорого дал, чтобы избавиться от этого ощущения. Но, увы, проклятые карты поселились внутри меня. Они — словно скелет громадного зверя, который и не увидеть целиком. И только от меня зависит, чтобы скелет не распался на куски. Удерживать его — отнюдь не мое желание. Меня заставляют это делать, даже не спрашивая, согласен ли я… Мною пытаются манипулировать. Кто? Если бы я знал. Часть игроков составила свой тесный круг и не желает допускать в него новых, отчаянно рвущихся туда. Одни у всех на виду, другие держатся в тени. Кто-то ведет честную игру, кто-то беззастенчиво жульничает… Боги милосердные! Ну когда я уже начну распутывать этот клубок?»

Мысли Парана снова вернулись к Ворчуну — смертному мечу недавно Взошедшего Трича. Собственно говоря, Тигр Лета всегда тихо крался по следам Фэнера. Если легенды не врут, Первый Герой еще в давние времена сбился с пути, целиком подпав под власть звериных инстинктов своей сущности одиночника. И опять совпадение, пугающее точностью и продуманностью до мелочей… Парану уже не раз приходило в голову, что Ночная Стужа ошибалась в своих предположениях. Древние боги отнюдь не были всесильными и не держали в руках все нити событий. Чья-то прозорливость и умение гибко подстроиться под меняющиеся обстоятельства тоже сыграли свою роль.

«Да обладай и впрямь древние боги приписываемым им всемогуществом, никто не смог бы противостоять их воле, включая и Увечного Бога. Если весь ход событий был предрешен заранее, значит кто-то уже тогда знал, что Трич угрожает Фэнеру и его нужно вывести из игры. Не насовсем, а на время — до тех пор, пока Первый Герой снова не понадобится. Его смерть тоже была предопределена, дабы в нужный момент он стал Взошедшим.

Стало быть, древним богам была известна вся цепь событий, сделавших Фэнера столь непростительно уязвимым и вытолкнувших его в мир смертных? Одно из двух: либо мы действительно играем роли, заранее отведенные нам всемогущими и вездесущими древними богами, либо мы все-таки действуем по своей воле, и то, что мы сделали (или не сделали) в определенные моменты своей жизни, влияет не только на наше существование, но и на судьбы целого мира, а может быть — и всего многообразия миров во Вселенной».

Парану вспомнились трактаты историков, где говорилось о совокупном воздействии поступков отдельных людей на ход мировых событий.

«Взять того же Дукера. Прежде чем стать историком, этот человек успел повоевать и узнать иные стороны жизни, о которых не упоминалось в умозрительных сочинениях кабинетных ученых. Правда, Дукер давно уже впал в немилость. И потом, любого, кто облачается в мантию имперского историка, неизбежно начинают подозревать в сделках с совестью, предвзятости суждений и прочих грехах. Но весь парадокс в том, что Дукер не предавал собственные принципы и не переписывал историю в угоду императрице Ласин… Таково уж проклятие, довлеющее над великими умами. В юности они находят себе идеалы, защищают их, выдерживая длительную осаду, и… выпадают из времени. Меняется эпоха, и идеалы, за которые они были готовы отдать жизнь, уже никого более не волнуют. А престарелые рыцари упрямо продолжают стоять на парапетах своих крепостей… Опять меня унесло в сторону!»

Итак, Парану предстояло стать живой точкой опоры. Роль эта требовала безраздельной веры в свои силы и возможности.

«Боги, вы что, решили посмеяться надо мной? Когда во мне был хотя бы проблеск безраздельной веры? Едва ли не с детства каждая моя мысль была пронизана неуверенностью. Я сомневался буквально во всем. Стоило мне поставить перед собой цель, как я тут же начинал расшатывать ее основы, выискивая недостатки. Многих движет вперед честолюбие, однако я напрочь лишен амбициозных замыслов. Я похож на дерево, вырывающее собственные корни… Неужели у вас не нашлось другой кандидатуры?»

Послышавшийся шорох оборвал размышления капитана. Прищурившись, он заметил в сумраке фигуру баргаста в кольчуге из потускневших монет. Кочевник сидел на корточках между древними лодками.

— Решил еще раз навестить свои святыни? — крикнул ему Паран.

Воин встал. Лицо его было знакомо капитану.

— Если не ошибаюсь, ты — Кафал, брат Хетаны?

— А ты — малазанский капитан?

— У меня есть имя. Меня зовут Ганос Паран.

— Тебя называют «дарующим благословение».