Патрульные Апокалипсиса

– Некоторые говорят, одна картинка стоит тысячи слов.

– Одна из десяти тысяч – возможно, не отрицаю. Однако привычное себя исчерпывает – в наших глазах даже картина.

– Не знаю. Я об этом не задумывался.

– У вас, наверно, не было времени. В вашем возрасте мне его всегда не хватало.

Появились рюмки с бренди, в каждой ровно по дюйму.

– Спасибо, Гюго, – продолжал отставной шифровальщик и бывший священник. – Будьте любезны, закройте двери и подождите в фойе.

– Хорошо, патрон, – сказал шофер, выходя из комнаты и закрывая тяжелые двойные двери.

– Ну так, Дру Лэтем, что вам обо мне известно? – резко спросил Лаволетт.

– Что вы отказались от сана ради брака, а в молодости были шифровальщиком во французской разведке. Кроме этого, фактически ничего. Только о Манфреде Ньюмене, конечно. Он говорил, вы помогаете ему с его проблемой.

– Ему в состоянии помочь только опытный психиатр, я умолял его обратиться к специалисту.

– Он говорил, вы даете ему религиозное утешение, поскольку у вас была та же проблема.

– Вот дерьмо собачье! Я полюбил одну-единственную женщину и был верен ей сорок лет. А Ньюмена тянет совокупляться со многими; избирательность для него – лишь результат времени, места и максимальной возможности. Я неоднократно умолял его обратиться за помощью, пока он себя не погубил… Вы пришли в столь поздний час, чтоб это рассказать?

– Вы же знаете, что нет. Для вас не секрет, почему я здесь, – видел выражение на вашем лице, когда сказал, кто я. Вы пытаетесь скрыть свою реакцию, но вас как будто в солнечное сплетение ударили. Ньюмен рассказал обо мне вам, а вы кому-то еще. Кому?

– Вы не понимаете, никому из вас не понять, – хрипло проговорил Лаволетт, тяжело дыша.

– Чего не понять?

– Они нам всем накинули петлю на шеи, не просто нам – с этим можно было бы справиться, – но и другим, многим другим!

– Ньюмен ведь сказал вам, что полковник Уэбстер – это человек по фамилии Лэтем?

– Не сам. Я буквально выжал из него, я же знал ситуацию. Мне пришлось это сделать.

– Почему?

– Пожалейте меня, я старик, мне мало осталось. Не усложняйте мне жизнь.

– Вот что я вам скажу, святой отец: пусть оружие мое у вашего гориллы, но руки у меня не хуже пистолета. Что вы, черт возьми, сделали?

– Слушайте, сын мой. – Лаволетт в два глотка выпил бренди, голова его опять затряслась. – Моя жена была немкой. Мы познакомились, когда епархия после войны направила меня в церковь Святых Тайн в Мангейме. У нее было двое детей, муж – прежде он служил офицером в вермахте, а в ту пору управлял страховой компанией, – оскорблял ее. Мы полюбили друг друга, полюбили безумно, и я оставил церковь, чтобы не расставаться с ней до смерти. Швейцарский суд дал ей развод, но по германским законам дети остались у него… Они подросли, у них появились свои дети, а у тех – свои. Их всего шестнадцать в двух семьях по линии моей дорогой жены, а она была очень к ним привязана, и я тоже.

– Значит, она поддерживала с ними связь?

– Да. Мы переехали во Францию, где я основал свое дело при большой поддержке моих бывших коллег из разведки. Годы шли, дети часто приезжали к нам – сюда в Париж, а летом в наш дом в Ницце. Я полюбил их как родных.

– Удивляюсь, как это отец позволил им вообще видеться с матерью, – сказал Дру.

– Мне кажется, если его что и волновало, только расходы, а я их с удовольствием брал на себя. Он снова женился, у него родилось еще трое детей от второй жены. Первые двое, дети моей жены, были скорее препятствием к браку, я так думаю, напоминали ему о священнике, нарушившем обет безбрачия и перевернувшем жизнь германского бизнесмена. Жизнь офицера вермахта… Теперь вы понимаете?

– О боже! – прошептал Лэтем, они опять пристально посмотрели друг другу в глаза. – Вы пошли на компромисс. Он остался нацистом.

– Вот именно, только это уже не важно – он умер несколько лет назад. Но оставил наследников – подарок, с готовностью принятый этим движением. Его собственные дети и их с моей женой дети – прекрасный способ посягательства на бывшего священника, когда-то высоко ценимого французской разведкой, да и сейчас ему доверяющей. Компромисс, а я лишь шахматная фигура. Представьте себе, мистер Лэтем, ваша жизнь против жизней шестнадцати невинных мужчин, женщин и детей – пешек фактически в смертельной игре, о которой они ничего не знают. Что б вы сделали на моем месте?

– Может, то же, что и вы, – признал Дру. – Так что же именно вы сделали? С кем вышли на связь?

– Их всех могут убить, понимаете?

– Не убьют, если все сделать правильно, а я уж постараюсь. Никто не знает, что я здесь, это уже плюс для вас. Рассказывайте!

– Есть один человек. Противно признаться, он тоже священник, но другой ветви церкви. Лютеранин, довольно молодой, около сорока, я бы сказал, или чуть старше. Он их руководитель здесь, в Париже, основной связной с нацистской верхушкой в Бонне и Берлине. Зовут его преподобный Вильгельм Кениг, приход у него в Нейи-сюр-Сен, это единственный лютеранский храм в том районе.

– Вы встречались с ним?

– Нет, никогда. Если нужно отправить ему какие-то бумаги, я посылаю прихожанина, якобы в интересах нашей христианской общины. Или очень старого, или очень молодого – кого интересуют только франки. Я, естественно, расспрашивал их и узнал, сколько ему примерно лет и как он выглядит.

– Опишите его.

– Небольшого роста, очень спортивен, мускулист. В подвале церкви у него гимнастический зал, где полно разных приспособлений для поднятия тяжестей. Там он и принимает послания – уже без воротничка, сидит обычно на стационарном велосипеде или на тренажере – явно, чтоб скрыть маленький рост.

– Это всего лишь предположения, разумеется.

– Я работал на французскую разведку, мсье, но чтоб узнать об этом, мне их подготовка не понадобилась. Я послал к нему с пакетом набожного двенадцатилетнего парнишку, так Кениг так разволновался, что вскочил с какого-то своего тренажера, и мальчик сказал мне: «Он не выше, чем я, святой отец, но, господи, у него сплошные мускулы!»

– Тогда его нетрудно узнать, – сказал Лэтем, допивая бренди и вставая со стула. – У Кенига есть кодовое имя?

– Да, оно известно лишь пятерым людям во всей Франции. Геракл, сын Зевса в греческой мифологии.

– Спасибо, мсье Лаволетт, я постараюсь уберечь родственников вашей жены в Германии. Но, как я уже сказал одному человеку сегодня, это все, что я могу обещать. На первом месте совсем другой человек.

– Идите с богом, сын мой. Многие считают, я утратил привилегию так говорить, но я знаю – он не потерял веры в меня. Иногда этот мир бывает ужасен, и всем нам надо действовать исходя из свободы воли, которую даровал нам господь.

– С этим сценарием у меня свои проблемы, святой отец, но я не буду вас утруждать.

– Спасибо, Гюго вернет вам оружие и проводит.

– Последняя просьба. Можно?

– Смотря какая.

– Мне нужно веревки или проволоки метра три.

– Зачем?

– Пока не знаю. Просто, думаю, пригодится.

– В армии всегда пользовались непонятными нам средствами.

– Это из-за местности, – тихо сказал Дру. – Когда не знаешь, что впереди, пытаешься просчитать возможности. А их не так уж много.