Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга первая

–– Подай другие, – коротко бросил царь.

–– Нету, Ваше величество. Вчерась последние выкинули по причине полной износки. Латать и штопать уж нет никакой возможности.

–– Тогда скоро зашей сии.

Орлов стал торопливо и неумело зашивать царские чулки. Несколько раз больно уколол палец. Петр нетерпеливо ожидал, поглядывая на куранты. Потом всердцах сказал:

–– Ты так до обеда будешь зашивать. Давай сюда иглу и нитки. Ничего не могут делать толком. Издам указ, чтоб записывали в службу с шести лет. И пускай родители готовят. Иначе порка и одним и другим.

Царь нашел записную книжку, сделал запись насчет чулок и указу. Потом зашил дырку, еще раз понюхал, махнул рукой: мол, ничего, на сегодня сойдет, не впервой. Натянул. Чувствуя боль в спине, завязал на животе шерстяной вязаный жилет, поднесенный фрейлинами ко дню рождения, сверху надел байковую поддевку, взял с ночного столика гребень, лежащий рядом со вчерашней закуской, расчесал несколькими движениями волосы, угрюмо глянул на Орлова:

–– Почто стоишь, сукин сын? Тащи завтрак с графином.

Денщик испуганно замялся, не зная, что говорить.

–– Ваше величество, лекарь велел не подавать водку.

Петр мгновенно вспыхнул:

Что-о?! Не подавать? А ну лекаря сюда.

Через некоторое время вошел запыхавшийся, совсем еще молодой лейб-лекарь Блюментрост с каплями пота на широком бугристом лице.

–– Вызывали, Ваше величество?

–– Да, вызывал. Кто тебе, е мать… разрешил отменять мою волю? – с места в карьер начал кипеть царь. – Кто ты здесь такой? Да я тебя самого в порошок лекарский изотру и выкину на ветер. Он запрещает! Твое дело рекомендовать, советовать, помогать, наблюдать за здоровьем государя, но не запрещать. Ты понял ?

–– Ваше величество, я … я … и советовал… а они неверно понимают.

–– Они – дети малые, неразумные. Верят тебе, дураки. Думают, что ты всесильный. А ты, как и все лекари, ничего, окромя своей латыни, толком не знаешь. Я по твоему совету в Спа неоднократно лечился, воду пил ведрами. И что? Вылечился? Хрен с маком. Сегодня встал, все болит: сердце, печень, почки, спина. А он здесь командует. Кем? Царем!

Лекарь слабо защищался:

–– Ваше величество, надо менее волноваться, строже соблюдать порядок приема питания, тогда и здоровье поправится. И воду пить ведрами не полагается, Ее надобно пить небольшими порциями, как еду, и постоянно. Сие называется щадящий режим.

–– Плевал я на твой щадящий режим, – продолжал бесноваться Петр. – Сколько его ни соблюдай, а толку мало. Я тебя предупреждаю в остатний раз: никому не приказывать и не давать указаний категорических. Токмо мне и токмо в рекомендательном виде. А иначе будешь бит батогами, как и все остальные. Мне водка помогает лучше всех твоих порошков и микстур. Тебе отлично ведомо, что я сам лекарь. И не лезь, когда тебя не просят. Ступай, пока цел.

Бледный Блюментрост поспешно вышел и встретился в коридоре с Орловым, который нес медный поднос с хлебом, салом, соленым огурцом, двумя большими луковицами и с графином водки. Лекарь проводил все это скептическим взглядом.

Петр залпом опрокинул чарку, затем другую, закусил огурцом, потом стал жевать сало с луком и хлебом. С полным ртом приказал:

–Убери то, – царь показал на вчерашнюю закуску,– и скажи Румянцеву, пусть несет чай, крепкий, с лимоною.

Денщик, печатая шаг, степенно вышел. Через некоторое время дверь резко отворилась, и вошел Румянцев с подносом, на котором дымилась большая оловянная кружка с чаем. Царь в это время что-то записывал, продолжая жевать. Видимо, денщик своим появлением сбил царя с важной мысли. Петр непроизвольно вздрогнул и гневно обернулся:

–Ты зачем суешься своим рылом, не спросясь? – рявкнул Петр.

–Дак … я … чаю, – запинаясь, залепетал Румянцев.

–Тварь! – загремел государь. Голова его мелко затряслась, скулы задергались, что служило признаком крайнего гнева. –_Давно я вас не учил. Разболтались! Государь думает – ты понимаешь, мразь, что сие значит?

–Так точно, Ваше величество.

–Понимаешь и прешь?

–Понимаю, что глуп, Ваше величество. Кто ж мысли государя может понимать? – Кружка на подносе крупно дрожала. Горячий чай проливался в сапог, но Румянцев терпел.

Царь схватил палку из тяжелого палисандра и принялся с ожесточением колотить офицера. Тот стоял прямо и держал поднос из последних сил. Все руки его были в кипятке.

–Ставь к херам поднос! – крикнул Петр и бросил палку в угол. Румянцев, словно ничего не случилось, поставил красными руками поднос, развернулся и чеканным шагом пошел к двери. Только выйдя, он скривился от боли и стал лихорадочно снимать сапог. Нога тоже оказалась красной.

–Будь напоготове! Я еле жив, – шепнул Румянцев Ивану, морщась от боли и раздумывая, что делать.

Позавтракав, ежели можно так сказать, царь принялся опять строчить указы:

как варить пеньку. Как руду искать и пробовать. О заведении китовой ловли. О присылке французских ведомостей. О выписке в Россию образца английского гроба.

Через некоторое время в дверь осторожно постучали:

–Ваше величество, позвольте войти.

Петр милостиво кивнул головой. Вошел Алексей Васильевич Макаров – тайный кабинет-секретарь царя, чернильная душа, живое воплощение чиновничьего крапивного семени. Средних лет, уже обремененный тучным животом, с важной сановной миной на суровом толстом лице, без бороды, но с усами, носатый, одетый в черный сюртук, будто католический поп, личный секретарь государя производил впечатление неприступной крепости.

Сие нравилось Петру, было в его стиле. Родом Макаров происходил из потомственных думных дьяков, знал греческий, латынь, немецкий, понимал по-английски и по- французски. Мелких взяток не брал. Застегнутый, как говорится, на все пуговицы, неразговорчивый, Алексей Васильевич скоро стал незаменимым человеком для государя. Он был при Петре безотлучно. Столько знать о царе, сколько знал Макаров, могли только Меншиков да Екатерина. Но Макаров умел молчать и ничего не требовал взамен, чего нельзя было сказать об упомянутых особах. Узнать что-то о государе у Макарова было невозможно.

Впоследствии Алексей Васильевич напишет воспоминания о царе, которые приобретут широкую известность не только в России, но и во всей Европе. В сих воспоминаниях Макаров не изменит себе, в них не будет ничего о реальном Петре, зато много всяких побасенок о царской добродетели и храбрости. Сии побасенки пойдут в народ, обрастут невероятными подробностями и превратятся в народные сказания и легенды. Они, в свою очередь, будут кочевать из одной книги в другую и не только в развлекательные, но даже в сугубо научные, исторические.