Пётр и Павел. 1957 год

– Знаю…

– А знаешь ли, что этот самый Тараска его в разрытую могилу кинул?

Этого Троицкий не знал. Со дна души у него поднялась муторная волна и накрыла собой ту великую радость, что довелось ему только что испытать. Вот оно!.. Именно из-за этого он так страшился встречи с родными. Боже мой!.. Видно, до конца дней своих суждено ему таскать за собой мучительное чувство вины перед матерью, перед памятью погибшего батюшки. И, как ни оттягивай того, что должно случиться, ничего уже не поможет: наступит момент, и все непотребства, совершённые тобой, навалятся скопом и… Хочешь – не хочешь, а придётся ответить за каждый свой шаг!.. Вот он – этот момент. Наступил!..

– Слетелось вороньё!.. – тихо-тихо, будто про себя, произнесла старуха.

Но Павла слишком донимали собственные мысли, и он её не услышал.

– Надеюсь, голубушка, вы больше не станете пугать нас? – попытался пошутить Фертман.

Однако ответа не получл и, коротко хмыкнув и пожелав всем спокойной ночи, заковылял к двери в одном ботинке.

После его ухода долгая, гнетущая тишина повисла в гостинной. Никто не решался заговорить первым, да и о чём говорить?.. Вот все и молчали, стараясь не глядеть друг на друга. Павел украдкой взглянул на мать. Та восседала в своём инвалидном кресле гордая, прямая и, прищурив веки, устремила суровый неподвижный взгляд прямо перед собой. Ни дать, ни взять – царица, да и только. Пётр, напротив, смотрел на брата широко распахнутыми от изумления глазами, будто тот, и в самом деле, восстал из мёртвых. Зиночка лежала не шевелясь, и со стороны могло показаться, спит.

– Спасибо, мама, – с трудом выдавил из себя Павел.

– Это за что же? – удивилась мать.

– Что Зиночку мою одну в беде не оставили… К себе в дом взяли…

Валентина Ивановна презрительно фыркнула:

– Да что мы?.. Нехристи какие?..

Спросила и, не дожидаясь ответа, отвернулась.

И снова молчание… Снова тугая, звенящая тишина.

Павел сейчас дорого бы дал за то, чтобы мать ругала его, обвиняла, стыдила… Но она… Словно воды в рот набрала.

– Как добрался? – спросил, чтобы хоть как-то избавиться от чудовищной неловкости Алексей Иванович.

Очень часто в подобных ситуациях мы задаём безсмысленные, пустые вопросы, отвечать на которые совершенно не обязательно.: "Как дела?.. Что жена, дети?.. Как самочувствие?.." – и тому подобные. Этот тоже был из таких.

– Дядя Лёша?.. Ты?.. – спросил, боясь ошибиться, Павел.

– Я.

– Наконец-то мы с тобой свиделись!..

– Да, в Москве как-то не довелось…

И всё…

И опять долгое молчание…

Это мучительно!..

Никто не выказывал особой радости по поводу того, что пропавший на долгие девятнадцать лет человек вернулся домой. И человек этот тоже… Не плясал, не прыгал от восторга, а стоял посреди гостиной, опустив голову, и ощущал только стыд и… чудовищную неловкость…

Интересно, как долго это может продолжаться?..

Спас положение телефонный звонок. Звонил майор Петров и, извинившись по меньшей мере раз пять, попросил к телефону Павла Петровича.

– Простите великодушно, товарищ генерал, я понимаю, время позднее, но ещё на одной бумажке ваша подпись нужна. Я, кретин, проглядел, а мне завтра с самого ранья в район ехать. Так что, позвольте, я сейчас к вам на секунду подскочу за вашим автографом. Что поделаешь, канцелярщина совсем заела. Можно?..

Получив разрешение, Петров тут же повесил трубку.

– Звонил следователь… Мне нужно ещё какую-то бумагу подписать – пояснил Павел родным. – Сейчас заедет… На минутку… Не возражаете?..

Никто не издал ни звука. Все по-прежнему пристально смотрели на Павла и… ждали. Чего?!.. Он не мог понять, и от этого на душе становилось как-то зябко и неуютно.

Они разглядывали его, словно диковинный экспонат в палеонтологическом музее… А ещё точнее – как ожившего динозавра или птеродактиля. В этом их интересе было всё: удивление, восторг, ужас… Не было только одного – обыкновенной радости.

"Неладно что-то в нашем королевстве!.." – пронеслась в голове дурацкая мысль, но Павел тут же одёрнул себя и проговорил, виновато улыбаясь:

– Простите… Я ведь так и не поздоровался… Здравствуйте!..

В абсолютной тишине прозвучал одинокий женский голос:

– Здравствуйте… – Капитолина с любопытством разглядывала нежданного гостя.

Валентина Ивановна сидела в своём кресле, не разжимая губ.

– Здравствуйте, мама, – робко, как нашкодивший пацан, обратился к ней Павел.

– Здравствуй, – тихо отозвалась мать и, чуть помолчав, добавила: – Сын…

– Как вы себя чувствуете?.. – опять этот дурацкий никчемушний вопрос. – Мне дядя Лёша писал, у вас… проблемы возникли?.. С сердцем…

– Они всю жизнь со мной, – улыбнувшись одними уголками рта, будто даже не ему, а самой себе, тихо ответила Валентина Ивановна. Потом взглянула на сына и уже громко, нисколько не смущаясь, спросила: – А что это моё сердце тебя вдруг так взволновало?.. Прежде я такой заботы от тебя не ведала… Ты, когда из дому удирал, что-то не слишком безпокоился, как нам с отцом позор этот вынести.

– А я для того и вернулся, – ровным, спокойным голосом ответил Павел.

– Для чего это? – удивилась мать.

– Чтобы прощения у вас попросить… Знаю, велика вина моя, и вы вправе выставить меня за дверь… Но, поверьте, Господь меня за грехи мои сурово наказал: девять лет в одиночке – нелёгкое испытание. Надеюсь, у Него я прощение всё же вымолил… Теперь, простите и вы меня… ради Бога!.. Если можете…

Валентина Ивановна опешила. Чего угодно ждала она от сына, собиралась отпор ему дать, монологи сочиняла, чтобы было чем ответить на его обвинения, сама хотела в атаку перейти, и вдруг… Нет, не готова она была принять его покаяния.

– Ну, об этом мы с тобой, Павел, после поговорим… Не при всех.

– Я готов, – согласился сын.

– Вот и ладно, – кивнула головой мать, затем обратилась к брату:

– Лёшенька, отвези-ка меня в спальню. Что-то устала я…

Зиночка всхлипнула и тут же закрыла лицо руками. Павел погладил её по волосам, осторожно поцеловал в макушку.

– Ну что ты?.. Не стоит, право… Я вернулся… Живой, руки-ноги целы… Правда, чуть под кочергу не попал, но Господь уберёг, и всё обошлось. О чём горевать?..

– Жаль… Я бы не промахнулся, – почти не разжимая губ, произнёс Савва.

– Что вы? – переспросил Павел.

– Это я так… про себя… – успокоил его телохранитель Петра. – Не доглядел я… Будем знакомы: Савватий Ексакустодианович.

– Вот это да!.. – старший Троицкий был восхищён. – Ничего подобного в жизни своей не слыхал. Простите, не понял, как вы сказали?.. Икскуст…

– Не важно, – оборвал его Савватий. – Зовите меня просто, как все в этом доме кличут, Савва, – и, пожимая протянутую руку, подумал про себя: "Скоро поймёшь, кто я и зачем!.."