По дороге к Храму

– Мужики в колхозе, к-козёл!

Андрея кулаком в скулу. Он упал, ударившись затылком о дверь. Чтобы подняться, ухватился за ручку, но она подалась вниз, открывая ту самую дверь, через которую они сюда проникли. Вагон мотало на стрелке, и дверь на половину распахнулась. Шум колёс и холодный ветер ворвались в тамбур. Разъярённые парни, приподняли Андрея с пола и словно котёнка вышвырнули вон из тамбура…

…Очнувшись, лежащим в кустах, Андрей приподнял голову и профессиональным взглядом определил, что этот участок дороги был сильно запущенным, потому он и остался жив. Приземлись он на более чистом месте, костей было бы не собрать. Молодые гибкие ивовые ветви смягчили удар, лишь поцарапав лицо и, порвав одежду. Боль в теле была не от приземления, а от пинков тех беспредельщиков, оставшихся в поезде. Стиснув зубы от боли, Андрей пробрался сквозь ивняк и выкарабкался на насыпь. Он присел на крупный холодный щебень и достал помявшиеся папиросы. Выбрав одну, что поцелей, привычно дунул в мундштук. Вылетевший из папиросы табак разнесло ветром. Тогда он поднялся и пьяно шатаясь, побрёл, хмуро глядя на убегающие вдаль рельсы. Впереди виднелся мост. Добравшись до него, Андрей немного постоял, прислушиваясь к осеннему шуму леса, и сполз с насыпи к журчащему по камням ручью. Вода была темная, осенняя. Он умылся, смочил царапины, какие смог достать и, разогнувшись, увидел лежащего под самой насыпью Хилого! Андрей, спотыкаясь, и падая, подобрался к нему и перевернул того лицом вверх. У Хилого на лбу напряжённо пульсировала жилка – значит жив! Надёргав из порванной телогрейки ваты, Андрей пошамкал её в воде и вернулся к попутчику. Тот протяжно застонал, приоткрыв мутные глаза.

– Где болит? – спросил Андрей чуть слышно.

– Ве-е-з-де-е…

– Ну-ка, пошевели конечностями. Ты не бойся, если болит, значит жив.

Хилый превозмогая боль, начал самостоятельно расшевеливать свои органы движения, охая и матерясь. Внезапно, словно по голове, по железке прогромыхал гружёный пиловником состав и, снова послышался шум осеннего дикого леса. Неуёмный ветер задувал за воротник и в рукава. День уходил, начинало смеркаться.

– Вот, чёрт! И, спичек нет. – Ругнулся Андрей.

Хилый со стоном, перевернулся на бок. Стал шарить у себя на груди и достал самодельную зажигалку. Выбрав более, менее пригодную папиросу, Андрей закурил. Дал затянуться Хилому. Курнув, тот закашлялся.

– Легкие целы. – Произнёс Хилый.

– Да, ты, просто зашибся. Если бы чего серьёзное, взвыл бы благим матом, когда я тебя переворачивал. Я так на куст… как на перину приземлился. Повезло, бля!.. Дует тут. Надо бы в лес перебраться. Отдохнём малёхо у костерка, да и двинем дальше.

– Надо бы… – согласился Хилый, морщась от боли.

Лес шумел рядом. Необходимо было только преодолеть сырую канаву. Андрей приподнял Хилого под руки и поразился его весу.

– Да в тебе, кажись, говна-то вообще нет.

– А, с чего? Жратва этим хмырям досталась. Ну, погодите, козлы беспредельные!..

– Казалось злость придавала Хилому силы, и он всё уверенней опирался ногами о землю.

Имея опыт лесоруба, Андрей наломал сушняка, развёл огонь. За тем принёс елового лапника, и приготовил лежанки для себя и товарища. Всё это время Хилый лежал на боку, с полузакрытыми глазами и словно раненый волк, сквозь заросли пожухлого папоротника, наблюдал за действиями ментовского отпрыска. Наконец Андрей присел к костру, достал папиросы и принялся приводить их в порядок. Он из поломанных вытряхивал табак на ладонь, и удлинял оставшиеся целыми.

– Практичный ты мужик. – Проговорил хрипловато Хилый. – Накось и мои так же обработай, коли не в падлу.

Андрей, взял из его рук помятую пачку и занялся папиросами, отключившись на некоторое время от печальной реальности.

– Слышь? – Хилый, приложив руку к уху, насторожённо что-то выслушивал из-за деревьев. – Вроде тарахтит там. На машину не похоже. Может вертолёт?

Андрей тоже прислушался. Действительно, между порывами ветра, периодически доносился рокот какого-то двигателя.

– Может быть, автономка какая тарахтит? Похоже на дизель…

– Сходил бы, разнюхал, пока не совсем стемнело. – Предложил Андрею Хилый. Теперь они отчетливо слышали работу дизеля, и Андрей беспрекословно пошёл на звук…

…Спустя полчаса, он вернулся.

– Река там. Буксир надрывается против ветра, от него и шум. Дальше по берегу, за холмом, труба торчит… Может посёлок, какой…

– Труба дымит?

– Не разглядел…

Хилый, поднялся на ноги, зябко передёрнул плечами, присел на корточках к костру и, запалив сушинку, от неё прикурил.

– Ну, стало быть, пойдём. Может там, невест найдём. – Бодро продекламировал он и дружески хлопнул Андрея по плечу. Его глаза в свете костра, светились, как у волка и он, оскалившись, пояснил: – Думаешь, ты один на перину падать можешь? Я, как увидел, что живой топаешь, дай думаю, проверю… Закошу и узнаю, правильный ты, или с гнильцой ментовской. Теперь вижу – правильный, раз не бросил.

Андрей смотрел ему в глаза и не мог подавить в себе желания, покрепче влепить тому в морду! Он уже замахнулся, но Хилый задом, очень ловко перешагнул через костёр и в свете, Андрей увидел блеснувший нож, с канавкой кровотока, и усами на рукоятке.

– Не шали, сынок. Слышь? Не шали. – Он выплюнул догоревшую папиросу в костёр и острием ножа указал туда, откуда только что пришёл Андрей. – Пошли. Пока идём, остынешь.

Чтобы не показать испуга, Андрей расстегнул ширинку и принялся заливать и без него угасающий огонь.

– А, теперь ты. – Почти требовательно, сказал он Хилому.

– Так… я-ж, не пионэр. – Ухмыльнулся тот. – Да, и, не хочу. Сырость кругом – само погаснет.

Они перешли болотистую лесополосу, и вышли к реке. Там хлёсткий ветер, вспенивал волны, насквозь пронизывая их рваные телогрейки.

– Гляди, сынок, сколько простору! Сколько свободы! Бери её драгоценную, сливайся с людской толпой и доживай свой век, как твоей душе будет угодно!

Андрей, прикрывая уши от ветра, не слышал бреда Хилого. Широкая река, напоминала о малой родине, где будет стыдно показаться после содеянного «подвига». Эта самая капля стыда, затаившаяся у него в уголке души и не давала покоя. Потому он боялся надолго остаться один. Потому и не оторвался от этого рецидивиста, способного не только на любую подлость, но и, как сейчас выяснилось, на убийство. Ведь поведи себя напористей там, у костра и Бог знает, чем бы всё это закончилось.

Прошагав в гору минут двадцать, они оказались на краю большого посёлка, с почерневшими от времени двух этажными домами. Вдоль берега, что характерно для северных рек, хмуро возвышались штабеля сплавного леса. Среди штабелей, виднелась стрела портального крана, развернутая по ветру. Оглядев окрестности, доступные взору, Хилый сказал:

– Видишь, цистерны блестят? Наверное, с горючим… Кто-то должен же их охранять…

Они подошли к забору, с кое-как протянутой поверх его колючей проволокой. За металлическими воротами, чуть выше забора, возвышалась сторожка. На территории, почуяв чужих, залилась лаем собака. Темно ещё не было, но набегавшие тучи, наводили тоскливые сумерки. Хилый, будто школьный хулиган, держа руки в карманах штанов, повертел головой по сторонам, и резко пнул по металлической калитке. На них с бешеным лаем разбежался большой лохматый пёс. У Андрея по спине пробежали мурашки. Он ещё не забыл острых зубов Найды. До лестницы, что поднималась в сторожку, было шагов пять. Хилый, припав на одно колено, распахнул перед атакующим псом руки, словно встретил лучшего на свете друга.

– Пушо-о-о-к! Не узнал, дурашка?!

Почувствовав дружеское поведение пришельца, пёс растерянно замахал хвостом, тявкать продолжал, но уже не атаковал.

– Пушок, ну, что же ты? Иди ко мне. – Хилый хлопнул себя по ляжке и начал что-то нащупывать в кармане. Собака призадумалась, наблюдая за вознёй гостя и, когда тот вытащил руку из кармана, протягивая в его сторону обычный кукиш, тот подошёл совсем близко, вытянул шею, чтобы разнюхать угощение.

– Ах-ты, мой лохмач! – Ласково говорил Хилый, и Андрею на мгновение показалось, что Хилый действительно вернулся домой, к своему любимому кобелю. И, тот, потеряв собачью бдительность, по простоте своей северной души, приблизился вплотную и завилял хвостом. В этот момент, Хилый ловко схватил его обеими руками чуть пониже ушей и, держа его морду напротив своей, зарычав, рассмеялся и харкнул в раскрывшуюся пасть кобеля. Тот закашлялся и отбежал в сторону, освобождая путь к лестнице. Хилый словно эквилибрист взмыл вверх по ступенькам. Андрей, оглядываясь, поспешил за ним. В сторожке из-за стола поднялся молодой мужчина в защитном камуфляже. Он интенсивно пережёвывал пищу, а в его руке был направленный на нежданных гостей револьвер. На мгновение Хилый замешкался, но за тем рукавом вытер вспотевший лоб и решительно шагнул к сторожу.