Подснежник

— Кем? — насмешливо, как показалось Дьюару, поинтересовался Труавиль.

— Богом.

— Нет, вами самими! — Музыкант вскочил и заходил по комнате.

— О чём вы, Селестен?

— О чём я? Вы сами себе вынесли приговор, когда смирились. — Юноша ткнул в его сторону пальцем. — Вот вы сейчас себе наверняка говорите: «И чего этот мальчишка ко мне пристал? Что он в этом понимает! Я ведь всё равно не встану».

Ален похолодел, поскольку именно это он и думал. Селестен же развёл руками:

— Пусть так, пусть ваши мысли верны. Но от кого, как не от вас, зависит жить вам или существовать? Вы думаете: вы только «существуете»? Вы себя принуждаете это делать, изматывая себя никчёмными мыслями и злясь на целый свет. А когда вам становится безразлично, вы вдвойне принуждаете себя! — Глаза его метали гром и молнии, а ноздри возбуждённо раздувались. — Вы думаете: в хандре вам станет лучше? Вы думаете: вы самый несчастный человек на этом свете? Господи! Да представляли ли вы когда-нибудь себя на месте женщины, которая должна умереть, которая знает срок, знает, что её ребёнку, которым она беременна, никогда не суждено родиться? Вы слышали когда-нибудь молитвы в церкви тех, чьи дети от рождения больны неизлечимыми недугами? Можете ли вы понять страдания тех, кто знает, что умирает? Или тех, кто обречён на вечность? Или тех, кто… — Голос Селестена сорвался, а на глазах вдруг показались слёзы. И он после молчания добавил: — Можете ли? Ваши страдания ничтожны и смешны. Вы сами себе их внушаете. Неужто вы не понимаете? И они, безнадёжные, не мирятся с этим! Они сопротивляются до последнего вздоха. А вы? Да это всё равно что добровольно надеть себе петлю на шею! Вам просто лень бороться, и вы утешаете себя тем, что ничего нельзя поделать. Только вы забыли правописную истину: выход всегда есть, нужно лишь хотеть его найти.

— Довольно, — сдавленно сказал Ален. — Вы меня пристыдили. Я теперь понимаю, что смалодушничал. Но и меня поймите! Ведь это теперь навсегда.

Селестен присел возле, крепко сжал его запястья (Дьюар даже подивился такой силе) и с жаром сказал:

— Надежда — вот что должно быть навсегда. Вы должны надеяться и верить. В этом ваше спасение. Неужто вы не допускаете возможность чуда?

— А вы?

— Сама жизнь, дарованная вам, людям, чудо.

Эта фраза показалась Алену странной. Особенно «вам, людям».

— Вы хотели сказать «нам»? — поправил Дьюар.

— Ах да, да… — Юноша снова страшно смутился. — Я оговорился. Но это не имеет значения. Вы ведь всё равно поняли, что я хотел сказать?

— Конечно, — согласился Дьюар, — я вас прекрасно понял. Может, вы меня этому научите?

— Чему? — В голосе его прозвучала рассеянная подозрительность.

— Ну, верить… Я не умею этого, похоже.

Селестен встал, отошёл к окну, скрестил руки на груди. Пальцы его правой руки нервно постукивали по предплечью левой. Он смотрел в окно долгое время, подбирая слова для ответа. В глазах у него было что-то странное, чего Ален понять не мог.

— К чему? — наконец произнёс Труавиль. — Не лгите, вы это умеете. Просто… забыли. Вам лишь нужно вспомнить.

— С вашей помощью, похоже, я готов вспомнить даже то, чего не знаю, Селестен, — пошутил Дьюар.

Юноша отошёл от окна к стулу, на котором лежали его вещи:

— Как знать. Но я, пожалуй, пойду. Вам сейчас самое время завтракать, а у меня ещё кое-какие дела.

Ален беспокойно приподнялся:

— Но завтра… завтра вы придёте?

Селестен согласно кивнул, натягивая перчатки на свои изящные кисти.

— Но почему только завтра? Почему не сегодня? Я хотел бы видеть вас у себя постоянно, Селестен! — робко сказал Дьюар.

— О, — расхохотался юноша, — это невозможно по многим причинам.

— Каким же?

— Не будем об этом, Ален. — Селестен вновь подошёл к нему, наклонился и пожал ему руку. — Считайте, что я ваше лекарство, которое нужно принимать раз в день. А вы сами знаете, что злоупотребление лекарствами до добра не доводит.

— Как можно проводить такие сравнения! Я думаю, никакого злоупотребления нет и быть не может, — возразил Дьюар. — Что плохого в том, что мне бы хотелось общаться с вами постоянно, круглые сутки?

— Боюсь, вам это скоро наскучило бы, Ален, — отрезал юноша.

— Вы мне никогда не наскучите!

— Это вам только кажется, — с грустью вздохнул юноша. — Не возникало ли у вас такого чувства, что… когда вы узнаете человека получше, вам кажется, что это скучно… В общем, не было ли с вами такого, что «разгадав» человека, вам не хотелось больше иметь с ним дела, поскольку он становится предсказуем?

— Нет. Да и знаю я вас всего-то пару часов. Неужто вы полагаете, что за это время можно всё понять о человеке? У меня, наверное, годы уйдут на то, чтобы разгадать вас. Но я не уверен в успехе.

— Вы очень убедительны, Ален, но всё-таки… В человеческих отношениях должна быть недосказанность, они будут лишь прочнее от этого. Давайте, как сказали бы господа политики, регламентируем время нашего общения? — И он вопросительно наклонил голову.

— А всё остальное время я буду мучиться в ожидании вас? Это нечестно, Селестен! Так мне вас мало!

— Ален!

Дьюар спохватился и покраснел:

— Извините. Просто я к вам уже привязался, и разлука с вами станет моим мучением, я уверен. Между вашими посещениями моё одиночество будет казаться ещё острее, оно превратится в пытку ожидания. Понимаете?

— Ал-лен, — с растяжкой произнёс Селестен, — в ваших силах превратить пытку ожидания в предвкушение встречи. Это же так легко! Ищите во всём светлые стороны, и вы их непременно отыщите. Стоит вам понять это, жизнь вокруг станет лучше. До завтра. — Он слегка поклонился и вышел, несмотря на то, что Дьюар пытался что-то возразить ему вслед.

Дверь за юношей захлопнулась, а Алену показалось, что это ему в сердце вонзился заряд свинца.

«Жестокий! — с тоской подумалось ему. — Может, он и талантлив, но он жестокий человек!»

Дверь снова отворилась, и в спальню вплыла мадам Кристи с подносом в руках. Ален потянул носом: пахло вкусно, и ему захотелось есть от этого дразнящего ноздри запаха. Женщина поставила поднос на стол и, помогая Алену подняться на постели повыше, поинтересовалась:

— Ну как, господин Дьюар? Не правда ли, он необыкновенный человек?

— Жестокий человек, — проронил Дьюар, принимаясь за завтрак.

Мадам Кристи изумлённо посмотрела на больного:

— Как?!

Ален дёрнул плечом:

— Жёсткий, вернее, — и пересказал ей вкратце последнюю сцену.

— Во всяком случае, он знает, что делает, — возразила мадам Кристи. — И это делается для вашей же пользы, поверьте мне, господин Дьюар.

— Может быть, — кисло сказал Дьюар, допивая кофе, — но знаете, что? Прошло только двадцать минут, как он ушёл, а я уже по нему скучаю. Он интересный собеседник, но я его не понимаю иногда. Скажите… — Ален, морща лоб, раздумывал над произошедшим. — А вы его давно знаете?

Мадам Кристи отчего-то смутилась, покраснела и не спешила с ответом.