Подснежник

— Хорошо. — Мадам Кристи забрала поднос и ушла, вниз по лестнице застучали её башмаки.

Потянулось томительное ожидание.

Музыка всё лилась, но она отличалась от той, что играл Селестен в этой комнате. Это была жуткая, демоническая музыка, пронзающая душу, терзающая слух. Словно рыдало в каменном мешке приведение. Это была тёмная музыка, точно Авадон разверз свои бездны, и оттуда пролились боль и отчаяние грешников.

Музыка вдруг оборвалась на самой пронзительной ноте и больше не возобновилась. Должно быть, это мадам Кристи подошла к музыканту, и он уже поднимается по лестнице, чтобы навестить больного…

Ален в напряжении смотрел на дверь, ожидая, что она откроется. Но чайник не закипит, пока на него смотришь, — верна пословица. Дьюар ждал-ждал, но дверь всё не распахивалась. Тогда он отвёл взгляд от этой упрямой двери и, сцепив руки, стал смотреть на пальцы, считая белые точки на ногтях.

Тут раздался звук отворяющейся двери, и Ален поспешно вернул взгляд к ней, чтобы не пропустить момента, когда в проёме появится хрупкая фигура…

Фигура появилась. Но это — о жестокое разочарование! — был вовсе не Селестен, а мадам Кристи. Она остановилась на пороге с виноватым видом. Ален воскликнул:

— Где же он?

— Он сказал, что время ещё не пришло, и он зайдёт к вам тогда, когда сочтёт нужным.

— Так и сказал?

— Так и сказал.

Дьюару почему-то не верилось. Он растерянно заморгал.

— Это он играл?

— Да.

— Странная музыка…

— Я пойду, господин Дьюар?

— Конечно. У вас, наверняка, полно дел.

Ален остался один.

«Может, ему не понравилось, что я сравнил его с наркотиком? — размышлял мужчина. — Поэтому он так сухо ответил? Сочтёт нужным… Какой казённый тон! Наверное, обиделся, поэтому и музыку такую мрачную играл…»

Но потом ему подумалось: «Но что оскорбительного в таком сравнении? Может, он тоже ко мне не равнодушен и хочет это скрыть? По его лицу ничего нельзя понять. Может, он догадался о моих чувствах, и это его пугает? Да, это вполне возможно. Но я не могу не смотреть на него, не могу не восхищаться им. Что я могу с собой поделать?»

Ален нервно скомкал пальцами одеяло, на него нахлынуло прежнее чувство безысходности. Круг замкнулся его чувством. Где же выход? Дьюар глубоко и печально вздохнул, и осознание обречённости во всём: в жизни, в болезни, в чувствах — его окончательно «добило».

«Что бы он там мне ни говорил, я самое жалкое существо на свете, — усмехаясь, подумал мужчина. — Так оно и есть. Всё у меня не так… Для чего я только вообще родился!»

Бом! Часы пробили семь. Сто восемнадцать минут уже прошло. Ещё сто пятьдесят осталось. Как же медленно тянется время!

Ален подумал, что законы жизни несправедливы. Когда хочется, чтобы какое-то событие не кончалось, а длилось подольше, — время так спешит, что и опомниться не успеешь, как всему конец. А когда хочешь, чтобы что-то поскорее пришло, — время тянется и упрямится, как осёл. То его вечно не хватает, а когда ты один — его предостаточно. Вот и попробуй идти с ним в ногу… тем более что и ног-то нет.

«Чуть-чуть быстрее!» — мысленно молил Ален часы, но тщетно. Им сейчас некуда было спешить, и их размеренный стук выводил Дьюара из себя. Если бы он мог до них достать, он бы их разбил. Но они висели далеко, на стене, для него недоступной.

Ален закусил губу, чтобы не закричать. Не закричать его имя, призывая его на помощь, бороться с тягостным одиночеством. Тут дверь скрипнула, приотворившись, и в спальню заглянул юноша. Он слегка улыбнулся Дьюару и спросил:

— Я не помешал вам?

— Вы? Как же долго я вас ждал! — прошептал Дьюар.

— «Долго»? Но…

— Что же вы не входите?

Труавиль вошёл мягкой поступью кошки, прикрыв дверь за собой, и сел осторожно в ногах кровати:

— Вот и вошёл. Отчего это у вас?

Он протянул руку и коснулся губ лежащего. На пальце засверкала алая капля.

— Я, должно быть, прикусил губу.

Селестен вынул из кармана платок и подал его Алену:

— Прижмите покрепче. Она кровоточит.

До чего же приятно было прикоснуться к этому платку губами! Ален почти целовал его, но, поскольку платок закрывал губы, этого не было заметно. От платка исходил всё тот же тонкий аромат цветов. Его так приятно было вдыхать, ведь такой же аромат источала и кожа Селестена.

— У вас такой приятный одеколон, — признался Дьюар, на секунду отнимая платок от губ.

— Мне нравится его аромат. Он будит воспоминания, возрождает надежду… — В глазах его в который раз за всё время их знакомства просквозило что-то странное.

— Купите мне такой же? — попросил Дьюар, решив не спрашивать о причинах этого странного взгляда, потому что ответа наверняка не получил бы.

Юноша кивнул:

— Вам тоже нравится?

— Конечно, — вслух сказал Ален, но подумал: «Потому что он напоминает о тебе». — Он пахнет подснежниками. А я так люблю эти цветы! К сожалению, я уже давно их не видел.

— Печально, но поправимо. Обещаю вам, что этой весной я вам постараюсь их отыскать.

— Спасибо! — растроганно сказал Дьюар и, дотянувшись, пожал его руку. И внутри всё сладко заболело от этого ощущения.

— Ну, — довольно-таки бодро сказал юноша и загнул покрывало, — время для массажа.

Ален пассивно наблюдал за его пальцами и сожалел, что не чувствует этих прикосновений.

— Ничего? — спросил Селестен.

— Абсолютно, — обречённо ответил мужчина. — Бесполезно это всё.

— А вот и нет! — с упрямой горячностью возразил музыкант, продолжая разминать бесчувственные ноги больного.

— Вы потрясающий человек, Селестен. Вы это знаете?

— Теперь буду знать. Только почему вы так думаете? — улыбаясь, спросил Труавиль.

— То, что вы делаете для меня, никто бы не стал. И не смог. Вы стараетесь вселить в меня надежду, тормошите меня, чтобы я не пал духом окончательно. Вы мой самый-самый лучший друг!

— Спасибо, — голос Селестена дрогнул. — Вы так обо мне отзываетесь… Но вы же меня совсем не знаете.

— Того, что я о вас знаю, достаточно для меня. — Ален немного осмелел — настолько, чтобы намекнуть о своём к нему отношении. — И я к вам ужасно уже привязался.

— Так-таки и «ужасно»? — с прежней улыбкой спросил Труавиль.

Дьюар вновь смутился, поскольку взгляд этих тёмных глаз был пристальным.

— Да… в том смысле, что… Вы ведь понимаете, что я хочу сказать?

— Понимаю? — Юноша чуть прищурил глаз и прекратил на какое-то время массаж. — Разве я что-то должен понять? Если да, то не подскажете ли, что именно?