Подвиг

— А пожалуйте, вроломный съемщикъ, — привтствовала князя мамочка. — Садитесь, гостемъ будете … Ну что наши?

— Полковникъ Георгiй Димитрiевичъ Нордекевь и Александръ Георгiевичъ просили вамъ кланяться. Они оба живы и здоровы и все у насъ благополучно.

— Ну, какъ снимаетесь? — съ глубокой старушечьею иронiей спросила Неонила Львовна.

Князь Ардаганскiй не разобралъ и не примтилъ этой иронiи и охотно со своимъ юношескимъ, чистымъ простодушiемъ, не умющимъ лгать, отвтилъ неопредленно.

— Bсe, слава Богу, идетъ прекрасно. Съемка близится къ концу. Вс чувствуютъ себя хорошо.

— А вы, милый князь, не врите, — съ грубоватою фамильярностью сказала Неонила Львовна, — Такому молодому сочинять такой старой, какъ я, совсмъ не годится.

Князь растерялся и не зналъ, что отвтить.

— Вы же Леночк передали синенькiй пакетикъ отъ этого дурака Мишеля и совсмъ заморочили ей голову. Разсказывайте, что и какъ на вашемъ, ни на одной карт не показанномъ острову, происходитъ.

Ардаганскiй пытался еще сдлать круглые глаза и робко сказалъ:

— Я, Неонила Львовна, не понимаю, о чемъ вы говорите.

— Э, батюшка, тутъ особенно и понимать не приходится, когда и широты и долготы нашъ Мишель дурачокъ прописалъ и жаловался и просилъ вызволить его изъ «блогвардейской» авантюры, — съ грубою откровенностью сказала Неонила Львовна. — Такъ то, милый князь.

Князь Ардаганскiй, свшiй было по приглашенiю мамочки, вскочилъ, какъ ужаленный.

— Гд же Елена Петровна? — спросилъ онъ несмло.

— На теб, кого вспомнилъ! Да будто такъ вотъ ничего и не знаешь.

И Неонила Львовна въ короткихъ, но рзкихъ чертахъ разсказала о томъ, какъ Леночка передала матери записку Мишеля Строгова, какъ она была страшно этимъ потрясена, какъ она, дружившая съ ихъ жилицей, «кто ее знаетъ, что это за человкъ была эта самая француженка», вмст съ нею исчезла.

— He думаю я, чтобы чтонибудь этакое худое съ ними приключилось. Здсь то, — намъ въ полицiи сказывали, — до пяти тысячъ двушекъ такъ, здорово живешь, ежегодно пропадаетъ и ничего съ ними худого не бываетъ, а все-таки намъ не сладко. И думаю я, что это черезъ ваши художества, которыми вс газеты полны.

Князь слушалъ это, какъ приговоренный къ смерти. Записку писалъ Мишель, но какъ же онъ-то, онъ, вопреки инструкцiй, данныхъ Арановымъ, никакихъ писемъ никому не возить и не передавать, далъ себя провести Мишелю, уже бывшему у нихъ на замчанiи и отставленному самимъ Ранцевымъ отъ полета.

Какъ въ мутномъ полусн, плохо понимая, что ему говорила мамочка, Ардаганскiй дослушалъ ея разсказъ и, простившись, вышелъ съ дачи. Онъ шелъ по мстечку съ низко опущенной головой. Ему казалось, что вс знаютъ, что онъ предатель, что онъ человкъ, не исполнившiй своего долга, и ему было безконечно мучительно идти на маленькую чистенькую дачку Парчевскихъ. Онъ молилъ Бога, чтобы никого не застать, оставить записку и быть одному, все продумать и придумать себ кару.

Лидiя Петровна была дома. Она уже второй мсяцъ оставила службу въ контор и жила на т деньги, которыя ей продолжало весьма исправно посылать общество «Атлантида». Она вся отдалась церкви. Худощавая и высокая и раньше, она показалась Ардаганскому точно выросшей и еще боле исхудавшей. Громадные карiе глаза были въ красныхъ отъ частыхъ молитвенныхъ слезъ вкахъ. Густыя, загнутыя вверхъ рсницы длали ихъ еще больше. Отъ вчной пелены слезъ они были, какъ за хрустальной завсой и сверкали тихимъ и кроткимъ пламенемъ, какъ затепленная передъ образомъ лампада. Ея движенiя были медленны, плавны и голосъ сталъ задушевный и словно прозрачный.

Князь Ардаганскiй передалъ ей, что ея мужъ находится въ полномъ здравiи и просилъ ей передать поклонъ.

— Да, я знаю, — тихо сказала Лидiя Петровна.

–

Я, знаю. Я молилась вчера Божiей Матери, и Она мн сказала, чтобы я не безпокоилась. Скажите мн, милый князь, — Лидiя Петровна прикоснулась мягкой и нжной, точно невсомой рукою руки Ардаганскаго, — скажите мн откровенно: — онъ съ вами на острову или и онъ посланъ работать куда-то и длаетъ все это такое страшное, но такъ нужное для… Для Россiи.

Если у Неонилы Львовны князь могъ пытаться врать, здсь передъ этой врой, передъ этою проникнутою молитвенною ясностью прекрасною женщиною князь не зналъ, что ему длать. Онъ низко опустилъ голову. Густая краска покрыла загорлое въ частыхъ полетахъ лицо и онъ едва слышно прошепталъ:

— Молитесь за него, Лидiя Петровна.

— Я знаю … Я молюсь, — словно тихiй шелестъ далекой листвы донеслось до него. — Да благословитъ васъ Господь!

— Я не достоинъ … не достоинъ ни вашихъ благословенiй, ни молитвъ, — быстро, страшно смутившись, сказалъ князь и, не прощаясь съ Парчевской, поспшно вышелъ съ ея дачи.

Длъ было много. Навстить было нужно многихъ, надо было теперь раньше всего исполнить то, что было ему приказано, а потомъ надо будетъ подумать, что же онъ надлалъ и какъ ему себя покарать.

Только на другой день онъ могъ попасть къ Пиксановымъ на ферму. Онъ мечталъ о, Галин и вмст съ тмъ хотлъ, чтобы ея не было. Не въ силахъ онъ былъ встртить это чистое существо, когда онъ сталъ тяжко виноватымъ … Безъ вины, безъ умысла, — пытался онъ себя оправдать. Не выходило это оправданiе.

Онъ шелъ, низко опустивъ голову, по грязному, размытому зимними дождями шоссе и все думалъ, что и какъ онъ долженъ сдлать и съ Мишелемъ Строговымъ и съ собою. Не признаться ли во всемъ полковнику Пиксанову? Открыть свой позоръ отцу той, кого назвалъ онъ лтомъ, кому давалъ понять въ свои осеннiя посщенiя, что она героиня … героиня его романа!

Онъ засталъ Пиксанова необычно озабоченнымъ. Галины не было дома. Она была въ пансiон. Птухи, такъ дружно встртившiе его лтомъ, были перебиты и проданы. Куры были спрятаны отъ холода и дождей въ куриныхъ домахъ въ глубин фермы. На ферм было тихо. Любовь Димитрiевна возилась у плиты. Дрова плохо разгорались. Въ большой и полутемной комнат было непрiютно, сыро и холодно. Кисло пахло угаромъ. Любовь Димитрiевна была окручена шарфами и платками. На голов была срая шерстяная повязка. Любовь Димитрiевна мало напоминала изящную жену гвардейскаго полковника. Князю Ардаганскому показалось, что она была суха и нелюбезна съ нимъ. Онъ сжался и робко прислъ на стулъ. Очевидно, и тутъ все знали. Пиксановъ сейчасъ же слъ къ письменному маленькому столику у зажженной коптящей керосиновой лампочки писать донесенiе капитану Немо. Онъ ерошилъ густые волосы надъ блднымъ лбомъ и бормоталъ вполголоса:

— Отчего?.. почему такая злоба на Россiю?.. Какая логика поддерживать большевиковъ, которые стремятся уничтожить весь мiръ?

И опять строчилъ карандашомъ на большомъ блок, отрывалъ листокъ за листкомъ, потомъ молча, сосредоточенно нахмуривъ брови, закладывалъ исписанные листы въ конвертъ и тщательно опечатывалъ его сургучною печатью.

— Вотъ, князь, съ этимъ пакетомъ уже прямо, никуда не зазжая … И, смотрите, не попадитесь большевикамъ … Это очень важно … Въ добрыя старыя времена на этомъ пакет надо было бы три креста поставить, значитъ: — «скачи, лети стрлой», полнымъ карьеромъ … Ну да вашъ конь еще быстролетне … И, пожалуйста, не проболтайтесь … ибо кругомъ рыщутъ …