Подвиг

Вдругъ что-то ударило ему въ носъ, какъ ударяетъ изъ пнистаго бокала шампанская игра. Сразу защипало глаза, сжало до боли вки и крупныя слезы покатились по щекамъ. Чебыкинъ собралъ вс свои силы, заставилъ себя открыть глаза и черезъ пелену слезъ окинулъ взглядомъ площадь. Странное зрлище представилось ему. Вся громадная площадь, заставленная войсками, покрытая народными толпами, точно получила какой-то ударъ. Рчь, такъ самоувренно, властно, самохвально и сильно звучавшая съ трибуны, вдругъ оборвалась на полуслов. Въ рядахъ красной армiи было шевеленiе, ружья держали кое-какъ, люди опустили головы, повсюду были видны блые платки. Утирались рукавами, кулаками, терли глаза ладонями и не могли остановить слпящаго потока слезъ. Никто не могъ поднять глазъ къ небу, а между тмъ именно съ неба то и неслось то, что должно было оскорбить, смутить и поразить собранныхъ здсь правоврныхъ, «стопроцентныхъ» коммунистовъ. Но посмотрть въ эту голубую высь, пронизанную золотыми солнечными лучами, казалось- потерять зрнiе навсегда.

Величественные, плавные, возбуждающiе, несказанно красивые звуки стараго, «бывшаго» Русскаго народнаго гимна лились съ небесной вышины.

Сколько разъ, на коронацiяхъ Императоровъ, на парадахъ и церемонiяхъ на этой самой Красной площади, въ этихъ самыхъ стнахъ Кремля, подл его соборовъ и церквей, подл дворцовъ, помнящихъ былыхъ Царей и Великихъ Князей Московскихъ, въ теченiе почти ста лтъ играли этотъ гимнъ. И точно стны Кремля, башня Ивана Великаго, стны и купола Успенскаго собора и Василiя Блаженнаго впитали, вобрали въ себя и сохранили эти молитвенно чистые возбуждающiе на подвигъ любви звуки и теперь излучали ихъ непостижимымъ образомъ среди людей, отъ Отечества своего отрекшихся.

Можетъ быть, только инородцы и жиды, — этихъ было особенно много въ толп и на трибунахъ, — да зеленая комсомольская молодежь ничего не чувствовали, кром недоумнiя и злобы. Вс остальные, закоренлые, матерые коммунисты изъ продавшихся власти интернацiонала Царскихъ генераловъ, изъ ученыхъ, профессоровъ и чиновниковъ, изъ старыхъ рабочихъ, видавшихъ и знавшихъ иныя времена и порядки, почувствовали, какъ гд-то далеко внутри ихъ должно быть тамъ, гд все-таки есть душа, которую они отрицаютъ, что то вмст съ непроизвольными слезами поднялось и смутило ихъ. И стало казаться, что вотъ эти самые звуки, съ дтства святые и священные, съ дтства дорогiе, ибо въ нихъ отражалось Отечество, великая и могучая Россiи, именно они то и вызвали эти неудержимыя, неукротимыя слезы, остановить которыя никто не могъ.

Тяжелые вздохи и всхлипыванiя раздавались вокругъ Чебыкина. Гимнъ кончился. Въ наступившей на мгновенiе тишин кто-то громко, съ тяжкимъ вздохомъ произнесъ:

— Что потеряли то!

И сейчасъ же раздалось мощное: — «пумъ, пумъ, пумъ» и съ неба полились четкiе звуки прекраснаго оркестра:

— Боже, Царя храни … Сильный, Державный, Царствуй на славу, На славу намъ …

А между тмъ здсь эти слова были величайшимъ святотатствомъ, боле того — государственнымъ преступленiемъ, крамолой. Чекисты старались поднять застекленные слезами глаза къ небу и разглядть тхъ дерзновенныхъ, кто тамъ въ небесной вышин — и какъ! — смлъ играть.

Гимнъ былъ проигранъ три раза. И когда въ третiй разъ смолкли его торжественные, мощные звуки, слезы стали течь медленне, пароксизмъ плача, ибо что же это могло быть, какъ не болзненный припадокъ? — сталъ проходить и люди очухались.

Тогда рискнули взглянуть вверхъ.

Чистая синева была въ неб. Золотыми пузырьками струились въ немъ солнечные отблески, ходили вверхъ и внизъ въ затйливой игр.

Ни естественнаго, какого-нибудь тамъ что ли воздушнаго шара, ни сверхъестественнаго — ангеловъ, трубящихъ въ трубы, тамъ не было. Чистое, октябрьское, Московское небо, сiянье полуденныхъ солнечныхъ лучей и въ немъ купола старыхъ церквей Кремлевскихъ — больше ничего.

Но даже на трибун, гд собрался махровый цвтъ людской лжи и наглости, поняли, что теперь нельзя, ибо совершенно безполезно, продолжать рчь о достиженiи «пятилтки», о побд коммунистовъ въ Германiи, о финансовомъ крах Англiи и о раболпств передь большевиками Францiи. Неубдительны и смшны показались бы теперь эти слова.

Было приказано расходиться.

Толпы шли колоннами и нестройными группами. Въ нихъ каждому хотлось говорить, обсудить, что же это въ самомъ дл произошло, какъ и кмъ могло быть все это сдлано? Но говорить никто не смлъ. Секретные агенты, какъ никогда, были внимательны и шныряли повсюду и каждый въ каждомъ видлъ врага, шпiона и доносчика. Страненъ былъ видъ этихъ тысячныхъ толпъ, двигавшихся по Москв въ гробовомъ молчанiи. Зимнiй день клонился къ вечеру. Румяная заря горла надъ городомъ. Отъ земли поднимался туманъ. Въ немъ призраками, вышедшими изъ могилъ мертвецами, казались вс эти люди, расходившiеся по своимъ конурамъ.

Въ совт народныхъ комиссаровъ было собрано чрезвычайное совщанiе. Ничего таинственнаго ни въ слезахъ, ни въ гимн найдено не было. Оркестръ былъ спрятанъ гд-то на башняхъ. Можетъ быть, даже его игру передавали по радiо, усиленному громкоговорителемъ. Въ толпу были пущены слезоточивые газы. Кто установилъ этотъ оркестръ или радiо-аппаратъ, кто пустилъ газы — должно было установить Гепеу.

Начались обыски и повальные осмотры Кремля со всми его закоулками и тайниками. Однако, смущенные таинственными смертями своихъ товарищей, уже нкоторое время неизмнно слдовавшими за слишкомъ большое служебное старанiе и рвенiе, агенты Чрезвычайки на этотъ разъ обыскивали безъ должнаго усердiя и рвенiя и ничего и никого не нашли.

Страхъ и растерянность овладли обычно такими самоувренными и наглыми Московскими владыками. Такъ некстати пришло показанiе одного Ленинградскаго помпрокурора о томъ, что, примрно годъ тому назадъ, къ нему являлся нкiй гражданинъ, именовавшiй себя омою омичемъ оминымъ, Кронштадтскимъ мщаниномъ, повидимому, сумасшедшiй. Этотъ оминъ вычитывалъ передъ прокуроромъ изъ Библiи пророчество Данiилово и предсказывалъ такую же скорую гибель Сталина и совтской республики.

И шептали, что будто бы самъ Сталинъ потребовалъ себ Библiю и читалъ Данiилово пророчество. омина было приказано разыскать и арестовать, но какъ оказалось, тогда же оминъ былъ арестованъ и за дерзкiя слова и храненiе запрещенной книги сосланъ на далекiй сверъ … А далекiй сверъ ….

Вотъ уже пять мсяцевъ, какъ никто ничего не могъ сказать, что тамъ происходило …

Слухи оттуда шли самые невроятные и ужасные.

XXIII

О событiяхъ, происходившихъ этою осенью въ Москв, Ленинград и другихъ большихъ городахъ республики естественно въ совтскихъ газетахъ ничего не писали. «Правда», «Извстiя», «Красная газета» въ обычныхъ оффицiальныхъ, приподнятыхъ тонахъ съ наиграннымъ пафосомъ описали торжества по случаю праздника республики, но въ пафос этомъ можно было замтить и какую-то несвойственную большевикамъ сдержанность. И редакторы газетъ, и казенные писатели, и рабкоры знали, что народъ уже все зналъ и, если молчалъ, то молчанiе его становилось все боле грознымъ и зловщимъ,

Какъ ни туго былъ завязанъ платокъ на рту совтскаго обывателя, какъ ни былъ онъ прiученъ молчать и скрывать свои чувства и думы, въ народ опредленно говорили, что коммунистамъ пришелъ конецъ, что Царь идетъ съ свера, и настала пора расплаты за все. Отъ этихъ страховъ грядущей расплаты полицейскiй аппаратъ слаблъ неудержимо. Въ народ крпло сопротивленiе властямъ.

Налоги поступали неправильно, неаккуратно и не въ должномъ размр. Колхозы не сдавали хлбъ въ казну, но длили его между рабочими, продавали на сторону. Потомъ стали и земли колхозовъ длить между собою. Кто-то пустилъ въ народ слухъ, что самъ Сталинъ приказалъ длить колхозы «въ собственность». Что это новая экономическая политика, вызванная мiровымъ кризисомъ, новый НЭП, такъ называемый «нео-нэпъ», особый свыше одобренный «прогибъ» и «уклонъ».