Подвиг
Шрифт:
— Да я, господинъ полковникъ, — началъ было князь и точно поперхнулся.
— Знаю, знаю, милый мой Михако … Прекрасный вы человкъ, да кругомъ то теперь слишкомъ много всякой продажной дряни развелось. Такъ вотъ, скоро и вашъ поздъ … Катайте скоре и берегите пакетъ, какъ зницу ока. На станцiю я васъ провожу.
Они шли вдвоемъ по размытому грязному шоссе, мимо пустыхъ, черныхъ, мокрыхъ, печальныхъ полей. Вороны стаями срывались при ихъ приближенiи съ зеленыхъ озимей и съ карканiемъ неслись срой стью надъ ними. Зимнiй день былъ хмуръ и теменъ. Никого не было на ихъ долгой дорог. Такъ было теперь
— И въ совсмъ пустое не хорошо, — бормоталъ онъ, — да надо, чтобы съ вами были порядочные люди.
— Вотъ сюда, князь, — сказалъ онъ, отворяя дверь отдленiя, гд сидла явно фермерская семья изъ двухъ плотныхъ краснорожихъ мужчинъ, очень толстой, добродушнаго вида женщины и трехъ дтей.
— Сюда уже никто къ вамъ не сядетъ въ дорог. Ну, храни васъ Богъ!
Князь еще долго видлъ тонкую и узкую фигуру Пиксанова, стоявшаго на платформ. Необычно грустнымъ и встревоженнымъ казался полковникъ князю и это еще больше увеличивало муки и угрызенiя совсти Ардаганскаго.
XXVII
Надъ Атлантическимъ океаномъ бушевала буря. Она выла въ раздвижныхъ крыльяхъ аэроплана и летчикъ, часто убиралъ ихъ, сокращая площадь и все увеличивая скорость полета. Беззвучно вращался пропеллеръ. Въ кабин было тепло. Мелкiя брызги летли на стекла и замерзали на нихъ. Аппаратъ забиралъ вышину. Кипнiе волнъ внизу становилось, какъ мутно зеленая шелковая матерiя, покрытая блымъ кружевомъ пны. Князь Ардаганскiй вторыя сутки неподвижно сидлъ въ кресл, отдаваясь мучительнымъ думамъ.
«Подлецъ … предатель»… — бормоталъ онъ иногда и не зналъ къ кому онъ это относитъ, къ себ или къ Мишелю Строгову. Мишеля Строгова онъ ненавидлъ, какъ только можно ненавидть въ девятнадцать лтъ, когда имешь чистое сердце и никогда и никому еще не пожелалъ зла.
«Подлецъ … негодяй … Его убить мало … И я его убью … Первымъ дломъ, какъ прилечу, убью» …
Князь Ардаганскiй отлично сознавалъ, что никогда и никого онъ не убьетъ. Онъ и букашки никакой не могъ уничтожить. Онъ вспоминалъ, какъ въ тихiй теплый вечеръ къ нимъ въ палатку залетла голубая блестящая бабочка и какъ онъ ее бережно вынесъ подальше въ поле, чтобы она не опалила крыльевъ о пламя свчи лампiона.
«Своими собственными руками задушу … Ахъ! негодяй!.. Или нтъ … Это неблагородно … Я ему скажу, я его назову подлецомъ и вызову его на дуэль»..
И сейчасъ же точно видлъ передъ собою узкое и плоское лицо Мишеля съ его странными глазами, необычно всегда устремленными куда то вдаль и никогда не смотрящими въ глаза собесднику и понималъ, что на дуэль вызвать Мишеля Строгова просто не придется.
Мишель этого не пойметъ. Онъ высметъ и «подлеца» и вызовъ на дуэль. Онъ «выше этого» …
«Ахъ, какая гадость … Побить его просто. Разбить его наглую рожу …»
Передъ нимъ вставала широкая грудная клтка тренирующагося борца, громадные бицепсы, которыми такъ любилъ передъ всми хвастать Мишель и понималъ князь, что въ такомъ единоборств Мишель накладетъ ему «по первое число» …
«Да и кто виноватъ больше?.. Оиъ или я?.. Кто передалъ письмо? Его надо было
вскрыть и посмотрть, что тамъ написано и можно ли такое везти въ Европу. Вскрыть и прочитать чужое письмо!.. Чужое письмо!.. Это все равно, что подслушивать у двсрей, что ворoвать … Нтъ … Это хуже всякаго воровства».«Я долженъ все сказать капитану Немо и просить его о самой страшной казни» …
Ужасъ разбиралъ его. Да и зачмъ говорить?.. He зналъ ли этотъ полный таинственности человкъ все и безъ всякаго покаянiя. Какъ онъ поняль и узналъ Мишеля Строгова. He допустилъ его до посылки въ Россiю. Говорить съ капитаномъ Немо казалось ужаснымъ. Такъ въ мучительномъ горнiи совсти князь Ардаганскiй не замтилъ, какъ наступилъ день и аэропланъ плавно и быстро, точно скользя съ крутой и безконечной горы, снизился и опустился на точку на Россiйскомъ остров.
Было нестерпимо жарко. Буря проносившаяся надъ океаномъ не смягчала зноя. Втеръ дулъ точно изъ раскаленной доменной печи. Россiйскiй флагъ игралъ съ втромъ. Веревки далеко отдулись отъ мачты. Втеръ рвалъ и хлопалъ флагомъ.
Ноги дрожали у князя Ардаганскаго, когда онъ поднимался на гору, за скалы базальта, на уступъ, гд стоялъ соломенный баракъ капитана Немо. Дремавшiй на крыльц адъютантъ ротмистръ Шпаковскiй принялъ пакетъ.
— Я бы хотлъ и лично видть капитана Немо, — нершительно сказалъ Ардаганскiй.
— Хорошо … Я потомъ доложу. Сейчасъ капитанъ у Радiо … Ну, какъ веселились въ Париж?..
— Гд же веселиться? — уныло и вяло сказаль Ардаганскiй, — я едва усплъ побывать у всхъ, къ кому мн было приказано зайти.
Слова не шли съ языка. Князю казалось, что и Шпаковскiй все знаетъ и потому такъ и выспрашиваетъ его о Париж.
— А у насъ, князь, врите ли, что то особенное творится. Вотъ вс эти пять дней, что васъ не было, полковникъ Ложейниковъ насъ тревогами и ученьями замучилъ … Врите ли вывозили на море щиты изъ ящичныхъ досокъ и обстрливали ихъ … Точно десанта какого то боимся … Изъ пушекъ Гочкиса стрльбу производили. Ну кто отъищетъ насъ на этомъ Богомъ и людьми забытомъ острову?
Электрическiй звонокъ зазвонилъ на веранд. Шпаковскiй вскочилъ съ пакетомъ.
— Такъ и о васъ доложить?.. Но, если, князь, что личное и вообще неважное, можетъ быть, вы повременили бы? Не безпокойте Ричарда Васильевича. Вс эти дни онъ что то необычно озабоченъ и, врите ли, даже точно и взволнованъ … Кто бы этому поврилъ?..
«Для меня это очень важно», — мелькнуло въ голов Ардаганскаго, — «для дла?.. Не все ли равно? Это уже кончено. Сплетня гуляетъ по Парижу … По всему мiру … Ее моимъ раскаянiемъ не остановить … Зачмъ еще безпокоить этого таинственнаго человка, и безъ моего покаянiя все про меня знающаго?».
Князь Ардаганскiй сказалъ и самъ удивился, какъ это спокойно и натурально у него вышло, несмотря на внутреннюю душевную бурю: -
— Да … Конечно … Обо мн ничего не докладывайте. Вернулся благополучно … И все … A то … To мое личное дло и имъ теперь не надо безпокоить капитана Немо …
— Стосковались … Изнервничались, какъ и мы вс, - быстро сказалъ Шпаковскiй и скрылся за дверьми кабинета капитана Немо.
Князь Ардаганскiй медленно сталъ спускаться съ горы. Вотъ, когда онъ почувствовалъ всю усталость полета и безсонныхъ ночей.